— Хочешь сказать, ты был на мели?
Джун поудобнее устроилась на софе. Ноги поджала под себя, а голову положила на спинку, так что грудь выставилась вперед, соблазнительно круглясь под топиком. Розовая кожа под бритыми подмышками была гладкая, без единой складки.
— Нет, на мели я не был.
Он почувствовал жар внизу живота и сладкую боль восставшей плоти — и в этом не было ничего предосудительного. Он желал ее — эту проамфетаминенную стюардессу-наркоманку с соломенными волосами, эту испорченную старорежимную лютеранку, порождение фоновой музычки аэропорта и курсов красоты. В ее глазах стояли смог и брызги пропана.
Какой же он незадачливый и неорганизованный. И какую все же власть имеют над ним обстоятельства.
— Просто так вышло, — объяснил он. Опять он налаживал отношения.
И что за обстоятельства. Что за власть.
Он протянул руку и снова затянулся ее косяком.
— Врубаюсь. Но, парень, так дела не делаются. — Она мягко взяла у него косяк. — Если занимаешься наркотиками — герычем особенно, — нужно быть готовым действовать жестко. Хитрить, обманывать. И ну вроде как любить это. Тебя вылизывают, всячески ублажают — а ты им сапогом по яйцам. — Она опустила ноги на пол и села, подперев голову рукой, словно ей взгрустнулось. — Оуэн любил говорить, что, если не сражаться, не щадя жизни, за свои интересы, не узнаешь, что такое жизнь.
— К этому-то я и стремился, — сказал Конверс.
— Ну, надеюсь, тебя проняло.
Когда она протянула ему косяк, он подсел к ней и она не отодвинулась. Ее тело было теплым, упругим, успокоительно-уютным. Он чувствовал, что ему нужно успокоиться. Она без всякого выражения смотрела, как он устраивается рядом.
— Ты возбудился?
— Ловлю момент.
— Ну ты даешь, парень. Побереги свое ухо.
— Знаешь, — продолжал он, — это как в восточной притче. Человек висит на краю утеса. Над ним — тигр. Внизу — бурный поток.
Джун скучающе смотрела в потолок.
— А на кромке утеса, — сказала она, — мед. И человек лижет его.
— Оуэн рассказывал тебе эту притчу?
— Позволь кое-что сказать тебе. Я уже слышала все ваши поганые байки.
Он положил ладони под ее груди и зарылся носом в сухие жесткие волосы у нее за ухом. Когда он поцеловал ее шею, она чуть отодвинула голову, чтобы одарить его кривой улыбкой.
— Вот ты смешной ушлепок.
Конверс был под метр восемьдесят. Намного выше Джун. Никто прежде не называл его смешным ушлепком. Ее слова укололи его самолюбие, но одновременно пробудили в нем нечто такое, что он не сразу понял. Он замер, прижав губы к махровой ткани, под которой чувствовались ее соски, натянув пальцами завязки ее топика. Он был смешным ушлепком на Красном Поле.