Свернули на десятую аллею, Барабанов прошелся вдоль памятников, тронул щегольские усики:
— Трава сухая, листья тоже, а подметено только вокруг этой плиты… — наклонился, провел пальцем по шву между плитой и цоколем, показал: палец стал черным от грязи.
— Ну и что? — хмурясь спросил Егор Елисеевич, впрочем, все поняв.
— А вот я проведу по соседней, — сказал Барабанов. — Сам видишь…
Здесь пыль была совершенно сухой…
— Поднимайте плиту, — распорядился Егор Елисеевич.
Подцепили двумя ломами, сдвинули. Земля под плитой была рыхлой и свежей.
— И перемешана она, — заметил Барабанов. — Копали здесь…
Показалась пола серого макинтоша. Оперативники замерли, кто-то сказал:
— Дорохов это…
Вытащили, положили около разрытой могилы. Все молчали. Доктор проделал какие-то манипуляции и наклонился к Егору Елисеевичу:
— Асфиксия… Их закопали живыми…
— Везите… — давясь сказал Егор Елисеевич. — К нам, на Гнездниковский… Опергруппа — со мной. Пройдем пешком, это рядом…
— Куда? — спросил Барабанов.
— К Зинаиде.
Убитых погрузили в автомобиль. Егор Елисеевич увидел, как бессильно свесилась рука Дорохова, сказал, сдерживая голос:
— Похороним здесь, на этом самом месте… И памятник поставим. Вечный. С золотыми буквами.
Едва автомобиль тронулся, к разрытой могиле с воем бросилась жена Кузькина. Ее схватили за руки, она кричала на одной нескончаемой ноте, и, не выдержав, Егор Елисеевич зажал уши ладонями.
— Аля, слышишь, Аля, перестань, не надо, не поможешь ты этим, никак не поможешь, — уговаривал он. — Тяжела утрата, да ведь вырастет дочка, ты ей скажешь: отец твой за Советскую республику героем умер, понимаешь ты это?
Она слушала, подвывая, и кивала, словно со всем соглашалась, но едва Егор Елисеевич замолчал, — снова сорвалась в крик:
— Да кой мне ляд в его геройстве, если детей теперь кормить нечем, если и работу эту он терпеть не мог, зачем только не ушел слабак несчастный, чего вы мне теперь слова говорите, мне теперь не слова надобны…
— Ну правильно! — подхватил Егор Елисеевич. — Тебе теперь по утрате кормильца пенсия положена и на детей тоже, ты не сомневайся, я перед наркомом внутренних дел вопрос поставлю! — Он мигнул оперативникам, те подхватили Алевтину под руки и повели.
— Считаете, что Кузькин героем помер? — подошел Барабанов.
— Считаю — не считаю, а что я вдове сказать должен? — сверкнул глазами Егор Елисеевич. — Почему спрашиваешь?
— У Кузькина на коленях — грязь! Она штаны пропитала… Здешняя грязь, кладбищенская.
— А у Дорохова?
— Чисто. Из чего я заключаю, что приснопамятный Кузькин перед смертью на коленях стоял!