Символ веры (Рябов) - страница 109

Что за чушь лезет в голову… Я не смею так думать. От этих мыслей только один шаг до…

Не произнесу. Это умрет во мне, не родившись, Ибо тот, кто даже мысленно отринул Бога, — признал сатану.

Нет.

Надя подавленна, она смотрит большими печальными глазами и молчит. «Надя, Наденька, это ничего, это бывает, ты же понимаешь: если священник пьет без меры и обирает прихожан — это не может опорочить Христа. Пусть плохи служители, но разве может быть плох Творец?» — «Ты прав…» — В ее голосе сомнение, неуверенность, и я не знаю, что сказать. Бог — это Бог (какая свежая мысль, увы…), а царь — это… Надя, я обязан сказать тебе правду: Бог не отвечает за своих нерадивых и подлых слуг и вообще за нас, людей… А царь…

Но и этого я не произнесу вслух. Нельзя разрушить храм. Ибо негде будет молиться. Без молитвы же нет дела. А вера без Дел мертва есть.

— Смотри, спускается туман, стало прохладно, и наш возница совсем уснул.

Обратный путь короток, город уже спит (здесь ложатся рано, с курами, их тут держат в каждом доме и каждом дворе — деревня, только называется городом), в номере ждет Соколов.

— Приятный сюрприз, к нам доставили… — он заглядывает в список, — …Серафима Пытина, казначея дома Особого назначения… Эта удача, полковник, это совершенно невероятная удача! Он не может не знать. Он знает наверняка, и мы заставим его говорить!

— Но как? Вам мало Любанова? Ваши люди не смогли даже труп убрать как следует…

Он внимательно смотрит:

— Наши люди, полковник. Я попрошу вперед не отделять себя от нашего общего дела. Что касается казначея… Мне кажется, я подобрал ключик к его заскорузлой большевистской душе. С ним были еще двое. Об их судьбе он ничего не знает, и вот это обстоятельство мы с вами обыграем по высшему разряду! Спокойной ночи, Алексей Александрович…

АРВИД АЗИНЬШ

Кажется, начался поворот… Красная сила ломит белую солому. Я не знаю, как на других фронтах и направлениях, но здесь, на Екатеринбургском, это — первый случай сдачи в плен. Может, потом их станет больше и они будут происходить чаще, это очень желательно, это прекратит войну гораздо раньше, чем можно было бы надеяться…

Шли по Московскому тракту, Пытин рассказывал о своей «вине»: он был казначеем в Доме, где содержался Николай Второй (он это повторяет, наверное, уже в десятый раз или больше, я чувствую, что общение с бывшим царем оставило в его Душе неизгладимый след. А что… Так и должно быть. Я бы не поверил, если бы кто-нибудь сказал так: «Царь? Ну и что? Вот взглянуть бы на героя гражданской войны товарища Троцкого, ну хоть одним глазком, — вот это да!» Нет, не поверил бы я в это. Что Троцкий? А царь был помазанник, хотя и дрянной…), и в день оставления города выдавал жалованье охране. Понятно, суета, сборы, волнение — список с фамилиями Пытин посеял и теперь ужасно опасался, что белые этот список нашли и выловят по нему всех, кто по тем или иным причинам остался в Екатеринбурге. «Уже выловили, — сказал он убито. — И теперь их кровь — на мне». Стали, конечно, успокаивать — то да се, оставь, мол, ерунду, а кто из нас святой — мы все бойцы революции, а святые остались в проклятом прошлом. Он стоит на своем: «Сегодня, как и в прошлом, как и в будущем, совесть Человеческая — первое дело, а разгильдяйство есть признак совести нездоровой». Наверное, он прав. Но когда еще мы доживем до этих тонкостей, и доживем ли?