— Майор Пушкин.
— Несем потери, жаль, очень жаль, сплошь молодые товарищи, ваши ровесники… Двадцать один год – дата. «Очко»!.. А почему потери? Немец в небе притих, а мы, надо признать, самоуспокоились. Частично. Такие факты налицо. Свободный поиск, прошел по фронту, туда-сюда и – дома. Как будто дело сделал. А враг еще силен.
— Показал сталинградский клык, — сказал Павел.
— Сталинградский, — с чувством подтвердил генерал; точное слово, дышавшее боем, пришло к нему вместе с безвестным лейтенантом из глубин, из самых недр его армии, и было дорого и так же нужно, как только что в небе необходимо было Гранищеву своевременное появление Амет-хана. «Там они вызрели», — подумал Тимофей Тимофеевич, вспомнив почему-то свою «кузню», закуток сталинградского КП, куда сходились нити управления всеми полками. Там подспудно, независимо от него формировались такие летчики, как этот светлоглазый, с рябеньким носом лейтенант, нешаблонным ударом переменивший ход событий. Такие его единомышленники.
— Знаете, с кем схлестнулись? — понизив голос, Хрюкин придвинулся к летчику. — С Брэндле. — И выждал, всматриваясь, какое впечатление произведет это имя. — С Куртом Брэндле, ихним асом, — пояснил генерал. — Он еще в Сталинграде похвалялся снять Баранова… — Летчик сосредоточенно молчал. — Фигура, — произнес Тимофей Тимофеевич весьма назидательно. — А вы показали, на что способен наш истребитель, если он внутренне отмобилизован и не преклоняется перед величинами.
— Таганрог допек…
— Знали Горова?
— Видел. Все разыгралось на моих глазах.
— Лейтенант Гранищев? Я как-то сразу не связал… Так это вы, товарищ лейтенант, образумили троицу заблудившихся и привели в Ростов?
— Только троицу…
— Знали Бахареву?
Павел склонил голову.
Одно раннее страдание способно так иссушить, обесцветить молодые глаза.
— Как объясняете поведение Горова?
— Лидер проявил к нему несправедливость…
Тимофей Тимофеевич слушал.
«Все отдал, — думал он о вчерашнем сержанте. — Воспитанник армии. Еще говорят: „Воспитанник Хрюкина“. Что в нем моего, если холодно рассудить? Сам себя сделал. Вот в жизни мы поклоняемся одним образцам, на одних образцах вырастаем… И сто полков таких парней мы подняли. Выставили и положили… цвет молодежи. „Es geht alles foruber“, напел ему переводчик, потолкавшись („для разговорной практики“) среди пленных. „Все проходит, — поют пленные немцы. — Все проходит, мы два года в России и уже ничего не можем понять…“
А нам день ото дня все лучше служит сталинградская победа, требуя смелого поиска, нового опыта…»
— Важничал лидер, нос задирал, — говорил Гранищев. — Выставлял себя чересчур знающим.