— И так будет в течение трех месяцев! — вздохнула как-то Зельда, когда, после особенно трудного дня, они с Джорджем, разбитые, собирались лечь.
— Если только не сбежим, — обронил ее супруг.
— О, нет! Как бы трудно не было, а надо довести до конца на этот раз. Надо, Джордж! Выносят же другие!
— Ну, шестьдесят в неделю, это — не заработок! Погоди, мы с тобой будем получать двести или триста. Я надеюсь попасть во Фриско. Вот там в «Орфее» здорово платят: десять месяцев и триста в неделю. Это я называю заработком!
— Мы должны откладывать и из того, что получаем теперь, Джордж. По меньшей мере двадцать пять… Джордж, ты должен помочь мне в этом. Необходимо поскорее вернуть Билли пятьдесят долларов. Ты поможешь мне экономить, да, Джордж?
— Конечно, дорогая. Клянусь! Ты — чудо, Зель! Боже, не знаю, что бы я делал без тебя! Ты будишь во мне все хорошее. Ведь в каждом из нас, мужчин, борются животное и душа. О Зель, если бы ты знала, какой страшной бывает эта борьба! До встречи с тобой во мне всегда побеждал зверь. А теперь мое лучшее «я» с каждым днем становится все сильнее и — кто знает? — может быть, восторжествует окончательно над зверем.
Он говорил это, уже лежа в постели, опершись на локоть и обращаясь скорее к потолку, чем к жене. Зельда потушила свет, открыла окно, подошла в темноте погладить Бастера и, наконец, легла подле мужа. Он притянул ее к себе свободной рукой, и она положила голову ему на плечо. Она любила твердое, гладкое тело Джорджа. От него исходил какой-то здоровый, приятный запах, запах чистого целомудренного человека.
— …Я читал когда-то о докторе, который продал душу дьяволу, и дьявол постоянно боролся с лучшей стороной его натуры за полное обладание им. Совершенно то же происходит со мной. Мне кажется, что я родился с каким-то тяготением ко злу. Я сознаю, что хорошо и что дурно, но иногда, будто кто-то толкает меня — и я хочу быть дурным… А ты… ты указываешь мне спасительный путь, Зель. Теперь я чувствую, что стоит быть хорошим. И разве не удивительно, что… Ты спишь? О господи!
5
В следующую субботу они уехали из Виннипега. Ни в каком отношении неделю эту нельзя было назвать удачной. Полупустой зрительный зал, жидкие хлопки. Джордж объяснил это дурной погодой. Промберджер — неуспехом пьесы. Было ясно, какого рода аттестацию он пошлет в Сиэтл.
— Не знаю, что мы будем делать с Бастером, — сказала Джорджу Зельда, когда они пытались разместить весь свой зверинец и багаж в переполненном спальном вагоне. — Его нельзя оставлять здесь, в вагоне…
— Попрошу проводника привязать его в мужской уборной, а потом перевести в товарный вагон… Когда мы приедем в Миннеаполис?