Их ехало тринадцать человек, и Мод Де-Решке категорически отказывалась сесть в поезд, пока ее не успокоили, сказав, что проводник Бэрнс — четырнадцатый.
Зельда легла на свою койку и с наслаждением вытянулась. Неожиданное спокойствие и умиротворение сошли на нее. Она так устала и так рада была, что можно лежать и отдыхать, не двигаясь, без сна, час за часом! До нее доносились разговоры. Она различала резкий голос Мильдред Гейден, глухой — Ван Занда. Они, очевидно, пили в буфете на станции, потому что все вошли с шумом и хохотом. Де-Решке призывала небо в свидетели, что никогда ей еще не приходилось путешествовать в таких ужасных условиях. Она, мол, выступала на трех континентах и всегда ездила в отдельном купе. А здесь ей негде отдохнуть — и как она будет петь после этого? Она выкрикивала свои жалобы в уши терпеливому Бэрнсу, сочувственно поддакивавшему: — Да, конечно, мэм!
Чей-то голос запротестовал:
— Эй, Мод, заткните глотку и ложитесь спать! — Смех Гейденов. Даже Зельда улыбалась в темноте. Сладкая дрема начинала овладевать ею. Скоро она уснула крепким сном.
Но около пяти утра она вдруг проснулась. Поезд ровно постукивал. На разъезде пронзительно свистнул локомотив. Но не это ее разбудило. Что-то другое — но что? Она лежала, напрягая слух. Джордж спит наверху. Но отчего так тихо? Ни звука во всем вагоне. Полно — так ли? Вот донеслось какое-то щелканье и приглушенный голос. «Джордж!» — позвала она тихонько. Нет ответа. Она снова вслушалась. Какое-то движение чувствовалось за перегородкой. Подавленный смех, потом ясно послышалось: «Черт! Вам везет, как жирному испанскому падре!» — любимая фраза Джорджа. Зельда раздвинула занавеску и выглянула. В отделении напротив было светло и белели сорочки мужчин. Она заметила Гейдена прямо перед собой. Остальных не было видно… Карты на столике… Покер!
Джордж играл в карты всю ночь! И, наверно, проиграл весь недельный заработок!.. А завтра три представления!
Она упала на жесткую подушку и стиснула зубы в бессильном отчаянии.
1
То был первый удар по ее доверию к Джорджу. Инцидент был улажен и, если и не забыт, то, во всяком случае, о нем не упоминали. На утро после той ночи, когда они приехали в Миннеаполис, Джордж проявил такое раскаяние, что большего нельзя было требовать. Он плакал крупными слезами, потрясал кулаками, рвал на себе волосы, зарывался лицом в ее колени, рыдая самым настоящим образом, — словом, изображал раскаяние по всем правилам драматического искусства. Он проиграл накануне все деньги, и пришлось взять взаймы пять долларов, чтобы просуществовать неделю. Зельда слушала Джорджа и спрашивала себя, раскаивался бы он так бурно, если бы не проиграл, а выиграл? Но она его простила. Посыпались обещания, клятвы, поцелуи, уверения, что она лучшая женщина в мире. Когда этот большой тяжеловесный мужчина валялся у нее в ногах, терзая свой носовой платок и давая клятвы исправиться, Зельда вдруг впервые увидела его в настоящем свете. Распущенный эгоист, тщеславный позер, ветрогон, на которого нельзя ни в чем положиться, — вот каков на самом деле ее муж, вот с кем она навсегда связала свою судьбу! Зачем она это сделала?! Как могла она быть так слепа?!