— Я наблюдал этот процесс, когда с перерывами лежал в 61-й больнице. За три года там наполовину поменялся персонал. Во 2-й терапии из прежних остались лишь старшая медсестра да буфетчица на раздаче.
— Идет бессмысленный крутеж. Нет стабильности. Портятся нравы. Ожесточаются сердца… А ведь сердце врача сделано из того же материала, как и у пациента.
— Вот что я заметил, Олег Федорович. Врачи в сельской местности все-таки гуманней, отзывчивей, сердечней, нежели городские.
— К сказанному могу прибавить… Остались еще фанаты на станциях «Скорой помощи»… Три года варился в том котле. У них там как в окопе, на передовой линии. Ситуация постоянно экстремальная.
— И ведь приспосабливаются.
— Много и таких, кого клещами не вытащишь… Лично меня спасало чувство юмора и философское отношение к действительности. В молодости я приобщился к высокой литературе. Запоем читал Монтеня, Монтескье, Шопенгауэра, Ницше, Дидро. Достаточно серьезно относился к такому вроде бы не очень нужному для медика предмету, как диамат. Общие лекции и семинары расширяли кругозор, служили в каком-то смысле гимнастикой для ума.
— Это то, чему не учат в западных вузах. Оттого тамошние спецы узколобы, подчас ограниченные.
— Согласен. Не только советские врачи, а и технари отличались от европейских широтой кругозора. Наши мыслят широко, диалектично, хотя подчас проигрывают в глубине познаний. Россиянам вообще свойственней взгляд на вещи, на жизнь широкого спектра. Потому там, особенно за океаном, на наших специалистов до сих пор большей спрос.
— Вас прельщает частная практика?
— На то нужен соответствующий склад ума: коммерческий. Я же не люблю барахолки. В принципе.
— Сейчас много говорят о медицинских фирмах частного формата. Туда будто бы идут яркие личности.
— Пусть идут. Это так называемые шустряки, люди энергичные, желающие иметь не только кусок хлеба (символический!), сверху еще и такой же слой масла… Меня же воротит от гамбургеров.
— Побывав раз за разом в нескольких клиниках, я понял, что отечественная медицина сама сильно больна. Результат — высокая смертность. Об этом сами медики, особенно высокое начальство, не любят вдаваться в подробности. Мужчины редко дотягивают до пенсионного возраста. Тому нет оправданий.
— Это горе, позор и стыд. Вина же врачей в губительном процессе убывания этноса — чисто символическая. Да и как бороться за жизнь обреченных, ежели они сами себя не берегут. Образ жизни наших соотечественников, как правило, выходит за рамки разумного. Только тогда, когда обреченный оказывается у роковой черты, умоляет врача: «Спасите!» Но я ведь вправе задать встречный: вопрос: «Где ты, мил человек, раньше-то был?» Ведь здоровье, как и честь, надо беречь смолоду. Может, жестоко, но справедливо. И другим поучительно.