Путеводитель описал путь до Праги как двенадцать часов неспешной езды. И ни слова не сказал ни об армии литовских радаров, ни о польской бульдозерной хунте. К вечеру были под Вроцлавом. Кондиционер устал и отключился. Сколько ни били его по кнопкам, прохладу он не включал. Меня уже бесило все — светофоры, люди, бессмысленность горизонтальных перемещений. Но особенно — крошечный мочевой пузырек Иннокентия.
— Потерпи до Германии, а потом еще чуть-чуть, — говорил я Раппопорту. В Чехии прекрасный выбор кустов. Рай для писающих мальчиков.
Измотанный жарой и дорогой, я и сам мечтал выключить мотор, упасть и долго, долго плакать. Тут-то Кеша и назвал меня шизоидом. Он выпил пива за обедом. Случайно, не желая никому зла. И теперь отказывался прекращать работу почек усилием воли. Он всего лишь психолог, а не йог. И тем более не японский кондиционер.
— Что-то давление растет в глазных яблоках, — пошутил он.
— Хочешь об этом поговорить? — спросил я.
— Останови машину, гад. Не то лопну и все забрызгаю. Не в космосе же несемся.
— Шизоиды не знают страха.
— Слово шизоид не обидное. В психиатрии так зовут необщительных, угрюмых людей.
— Знаю я твои кустики. Будешь носиться, и нигде тебе не будет интимно. Если же вдруг все сложится, во что я не верю, ты тут же закуришь, достанешь цыпленка, помидорчик, и так бездарно пронесется наша общая жизнь. Затем ты сядешь и заснешь, а мне всю ночь лететь сквозь ночную Европу.
— Антуан Экзюпери так летал, летал — и прославился.
— Он плохо кончил. Лучше я останусь живым шизоидом.
Наш спор разрешил немецкий таможенный офицер. Это был настоящий штурмбанфюрер, устойчивый к жаре и монголо-татарам. Он остановил машину, подошел и внимательно все осмотрел. Спросил, нет ли у нас с собой наркотиков, оружия или пива хотя бы. Мы помотали головами. Немец нахмурил рыжие брови. «Хорошо бы сейчас пулемет, для преодоления культурных различий», — подумал он. Вернул документы и пошел прочь. Тут Кеша выпал из машины, закричал ему в суровую спину:
— Гебэн зи мир битте пописать, порфавор!
Офицер мотнул головой на польские елки. Так, одним простым жестом, солдат спас страну от потопа. Кеша засеменил, куда послали. Ровно в восемь аккуратное немецкое солнце село на пограничный столб. Писихолог задерживался. Возникло подозрение, будто он все-таки взорвался и висит теперь, разбросанный по веткам, разноцветными тряпочками. Когда надежда на этот сюжетный ход переросла в уверенность, он все-таки вышел из леса и сказал: «Поехали быстрее, где там твоя Чехия?». В огромной Польше для него не нашлось укромного уголка. Так Иннокентий стал первым в мире человеком, пронесшим нужду через две страны в третью.