В свободное время вместе с Кузьминым и Гришко Наташа выходила на шоссе близ аэродрома. Мысль о сестре не оставляла ее, и она надеялась хоть что-нибудь узнать о ней от людей, освобожденных из фашистского плена.
Шли эти люди по шоссе мимо аэродрома с небольшими котомками за плечами, иные с крохотными узелками, а то и «порожняком», налегке, полуголодные и голодные, больные, изможденные, но счастливые и посветлевшие. Они торопились домой, на родину, по дороге разыскивали земляков и попутчиков.
— Откуда родом? — спрашивала Наташа всех и каждого, раздавая хлеб и консервы, сахар и шоколад, собранные среди товарищей. Вещевой мешок с продуктами обычно висел на плече Кузьмина.
— Разные тут, — отвечали ей. — Есть из Белоруссии и из Курской области… Двое из Пскова, один из Луги…
— Где работали?
— Все померанские…
— Да не померли, — бодрясь, добавлял кто-нибудь.
— Пашу Быстрову никто не встречал? — спрашивала Наташа. — В Померании была. Работала у помещика…
— Нет, не слыхали о такой, — виновато отвечали те, к кому она обращалась, и, поблагодарив за хлеб-соль, шли дальше, на восток.
Несколько дней кряду выходила Наташа на шоссе между Шнайдемюлем и Бромбергом.
Хлеб, консервы, сухари, сахар, вареную картошку, завернутую в пергаментную бумагу, выносила она на дорогу и все спрашивала, спрашивала о Паше Быстровой и без всякой надежды о Николушке.
Много страшных рассказов услышала она в ответ. Особенно тяжелое впечатление произвела на нее группа девушек, угнанная в Германию из-под Калуги. Две из них были полупомешаны и заражены сифилисом, четыре — больны туберкулезом…
Никто ничего не знал о Паше Быстровой.
И все же Наташе «повезло».
Выйдя однажды на шоссе, она остановила трех совершенно обессилевших и изможденных женщин. Две были орловскими, третья — украинка из-под Канева. Ни на что не надеясь, Наташа на всякий случай спросила и у них о сестренке.
Женщина из-под Канева всплеснула руками:
— Боже ж мой! Паша Быстрова!.. Да мы с ней вместе работали. Нас двадцать два человека было… В Дейч-Кране…
— Где она? — с трудом сдерживая волнение, спросила Наташа.
— Померла, сердешная… Давно уже. В сорок втором еще… Весной, не то осенью. И не вспомню сразу… Антонов огонь прикинулся, из-за глаза. Выбил ей глаз помещик…
Несколько минут Наташа стояла молча, опустив голову, и слезы быстро-быстро бежали по ее похолодевшим щекам.
— Жив он, этот помещик? — наконец спросила она и не узнала своего голоса.
— Как наши стали подходить, мы его повесили. Не дали удрать…
— Жаль…
— А сестренку твою мы похоронили… Только без гроба. Помещик досок не дал.