— Да, — сказал он с легким раздражением, — я думаю, что это случайность. Что же еще?
— Я не сомневаюсь, — ответила она, бросая косые взгляды через плечо, — что это была диверсия, которую подстроил сам американский консул.
Султан недоверчиво фыркнул. У валиде-султан богатая фантазия, но это предположение поистине смехотворно.
— И зачем же американцам топить собственное судно? Со своим же вице-консулом на борту?
— Не американцам, — ответила она и слегка усмехнулась. — Американскому консулу.
— Но…
— Как вам известно, американский консул не просто американец. Он иудей.
Абдул-Гамид моргнул. Неприязнь матушки к евреям не была для него секретом. Ее чувства были ему вполне понятны, но обсуждать такую вероятность он не собирался. Хотя теория не лишена изящества.
— Подумайте об этом, — сказала она, положила лист на стол и вышла из комнаты.
Абдул-Гамид стоял в дверях и смотрел, как струи воды переливаются через чашу фонтана и падают в бассейн. Предположение было многообещающим, но какой мотив? Абдул-Гамид попытался представить, какую выгоду могли бы извлечь из крушения американцы или иудеи, но тут в животе опять заурчало, болью резануло почку. Он ухватился за бок, но тут закрутило желудок. Он стал вспоминать, кому позволялось нарушить пост. Он не болен, и не в дороге, и не ждет ребенка. Но ведь голод может затуманить его разум, помешать судить справедливо. Позволительно прерывать пост, если от этого зависит спасение жизни. А разве от его решений не зависят жизни? Рассудив так, он оглядел пустой двор и направился на кухню.
Там было пусто, чисто и прибрано. Еду к ифтару готовили на центральной дворцовой кухне, поэтому на половину валиде-султан повара не заглядывали месяцами. Но ведь должно же быть хоть что-нибудь в кладовых. Конечно, вряд ли там найдется мясо, но хотя бы хлеб или курага, финик, на худой конец. Лишь бы продержаться до вечера. Султан посмотрел, не идет ли кто по двору, открыл дверь, пошарил среди пряностей: банка сардин и засохшая лепешка — вот и весь улов. Он уже было собрался открыть банку, когда в самом темном углу ему попалась коробка пахлавы. Блестящие квадратики теста, пропитанного сиропом, были посыпаны зеленой фисташковой крошкой. Его мать была известной сладкоежкой. Неудивительно, если она припрятала коробку для себя, чтобы было чем подкрепиться во время Рамадана. Она уже немолода и страдает сахарной болезнью. В любом случае она никогда не догадается, что это он раскрыл ее секрет. Он бросил виноватый взгляд через плечо, положил в рот кусочек и проглотил его, почти не разжевывая. Утолив острый голод, он с наслаждением сжевал и еще один кусочек, ощущая, как ни с чем не сравнимый вкус дробленых фисташек оттеняет сладость нежнейшего теста, которое тает у него во рту.