Серебряный бы и рассмеялся, но вовремя вспомнил, что эта маленькая проходимка назвала его холопом Ванькой. Это уже перебор. Самое время объяснить ей, кто тут холоп, а кто хозяин…
Вчерашний день выдался напряженным. После ухода Лики и этой вот негодяйки Серебряный засел за работу. День незаметно перешел в вечер, а вечер — в ночь. Он встал из-за стола в первом часу. Можно бы ехать домой, но зачем? Чтобы через каких-нибудь пять-шесть часов вернуться обратно? Серебряный решил остаться. Тем более что все необходимое у него было прямо здесь, в офисе.
Еще когда этот старинный особняк реставрировали, Иван потребовал, чтобы архитектор сделал нечто вроде «комнаты отдыха», сообщающейся с рабочим кабинетом.
Диван, телевизор, стереосистема, микроволновка, холодильник, заполненный продуктами, шкаф с костюмами и свежими сорочками, туалет, душ. При желании можно неделями не уходить домой.
После смерти Стрижа он так и делал — сутками просиживал в своей «комнате отдыха», в то время превратившейся для него в индивидуальную «камеру пыток». Он пытал себя алкоголем, он пытал себя сигаретами, он пытался добить себя воспоминаниями…
У него ничего не вышло. И «камера пыток» медленно, день за днем, превращалась обратно в «комнату отдыха». Жизнь налаживалась. Даже без Стрижа она все равно налаживалась…
Сегодня, когда Серебряный брился, пил ледяную минералку, надевал свежую рубашку, завязывал галстук, он и думать не думал про свою новую секретаршу, это большеротое, зеленоглазое нечто.
Он не думал о ней, когда приводил в действие идеально отлаженный, абсолютно бесшумный механизм, превращающий панель на задней стене его кабинета в раздвижную дверь.
Он ее сразу даже не заметил.
А потом он услышал голос:
— А ну-ка, подайте мне голову холопа Ваньки Серебряного…
Маше было страшно. Так страшно, что не оставалось сил выдернуть свое ставшее вдруг по-ватному мягким тело из княжеского кресла. Нужно было что-то делать, а не сидеть вот так, дура дурой, вжав голову в плечи. Нужно хоть что-нибудь сказать.
От страха язык прилип к нёбу, стал сухим и неповоротливым, но она все-таки попробовала. Ее робкое «извините» получилось неубедительным. Маша даже не была уверена, что Его Княжество ее расслышал.
Он расслышал. Обошел кресло, присел на край своего рабочего стола, уставился на нее холодными, равнодушными глазами.
— Лихо начинаете, э… Мария Андреевна. Первый день на работе — и уже такие запросы. — Его голос был отстраненно-равнодушным, таким же равнодушным, как и его глаза, но Маша вдруг поняла — он не сердится. Нет, сердится, конечно, но лишь самую малость. Той испепеляющей ярости, с которой она столкнулась при их первой встрече, не было и в помине. Это радовало, это вселяло надежду, что босс не убьет ее на месте и, может, даже не уволит.