— Не могу.
— Что?
— Я могу получить информацию только о трех наших филадельфийцах, потому что они являются прямой целью нашего расследования в «Мейфлауэре» — точнее, ниточкой, ведущей к Шакалу. Но я и пальцем не могу тронуть пятерых — пока что пятерых — наследников «Медузы».
— Объясни, ради Бога, почему? Ты обязан. Мы не можем терять времени!
— Если мы оба будем мертвы, ход времени для нас остановится. К тому же это не поможет ни Мари, ни детишкам.
— О чем ты, черт бы тебя побрал?
— О причине моего опоздания. О причине, по которой я не хотел звонить тебе из Вирджинии. О причине, по которой я попросил Чарли Кэссета забрать меня в пригороде Вены, о том, почему до тех пор, пока он не приехал туда, я не был уверен, доберусь ли к тебе живым.
— Выкладывай.
— Ладно, изволь... Я и словом не обмолвился никому о том, что собираюсь заняться бывшими «медузовцами», — об этом знали только ты и я.
— Я еще подумал, когда говорил с тобой сегодня днем по телефону, что ты слишком уж секретничаешь. Чересчур, подумал я, учитывая место, где ты находишься, и то оборудование, которым вы пользуетесь.
— И место и оборудование оказались вполне надежными. Кэссет объяснил, что Управление не хочет, чтобы записи разговоров потом выплыли где не надо. Это самый надежный способ: никаких «жучков», никакой записи телефонных разговоров — ничего. Клянусь, я задышал спокойнее, когда услышал это.
— Так в чем же дело? Ты все время недоговариваешь...
— Потому что мне надо разобраться с другим адмиралом, прежде чем я двинусь в глубь территории «Медузы»... Эткинсон — наш ничем не запятнанный посол при Сент-Джеймском дворе, наш стопроцентный америкашка. Так вот Эткинсон сказал — что яснее и не выразишься. В панике он сорвал маски с Бартона и Тигартена в Брюсселе.
— Ну и?..
— Он сказал, что Тигартен сможет справиться с Управлением, если всплывет история о старом Сайгоне, потому что у него есть кое-кто в высшем эшелоне в Лэнгли.
— И?..
— "Высшим эшелоном" в Вашингтоне называют обычно первых лиц, а в Лэнгли — это директор ЦРУ... которым является не кто иной, как Питер Холланд.
— Ты сам мне говорил сегодня утром, что, по его словам, он и секунды не задумался бы, если бы ему потребовалось ликвидировать любого из «Медузы»...
— Говорить можно что угодно. А вот делать?
* * *
В это время в тысячах миль от них, по ту сторону Атлантического океана, в старом парижском предместье Нейи-сюр-Сен по бетонированной дорожке ко входу в кафедральный собор, построенный в XVI столетии и известный как собор Святого Причастия, медленно подошел старик в темном поношенном костюме. Колокола возвестили о начале литургии, и старик замер на залитой утренним солнцем дорожке, перекрестившись несколько раз и прошептав обращенные к небесам молитвы. «Angelus domini nuntiavit Mariae»