Я проснулась поздно и с тяжелой головой. Светки не было — она, как сказали, еще спозаранку напросилась с дядей Мишей, собиравшимся «по делам». Гвозди бы делать из этой Евы Браун.
Маме поставили диагноз: «кажется, ущемление седалищного нерва». Эта мне поселковая простота! Привели какую-то сиволапую тетку, она маму даже смотреть не стала: «Спина болит?» «Болит» «А в ногу сильно отдает?» «Сильно» «Прям до кончиков пальцев — как свинцом раскаленным залили?» «Как свинцом». «Ну, вот и я говорю!» С тем и удалилась. Уточняю у младшего Михаила: «Медсестра?», так он отрицает. Говорит, эта тетка лаборанткой работала до пенсии. А фиг ли было сюда тащиться ей?
Боря спалился на звонке папе. Оказывается, братец потихоньку его про наши дела информировал. И получал пространные директивы, что делать. Это уж Боря потом рассказал. Пожаловавшись, что папины советы здесь совсем не подходят. Похоже, не был наш уважаемый папа в поселках, не представляет жизни здешней.
В то утро я узнала историю Лизаветы, Лизоньки. Маминой подруги детства, из детства так и не вышедшей. Уже после, гладя мамочку по голове и причесывая ее каштановые с проседью волосы, я спрашивала:
— Мама, неужели ты все еще жалеешь, что Вера Андреевна увезла вас с сестрой отсюда?
Ведь вы тоже запросто могли так…
Мама не отвечает. Опять в ее глазах слезы. Что от боли — точно, но физическая это боль или моральная? Я не знаю.
Началось все так:
— Тетя Надя, а вы кому вчера собирались зубы вырывать, а то я случайно услышала…
— Зубы? — удивляется наша хозяйка. — А-а, клычки! Так поросята ж зубастые родятся. Восемь черных зубов. Ни к селу, ни к городу. Свинью кусают, друг друга покалечить могут. Обязательно надо выдирать, ни к чему они.
— А почему у вас Лиза такая?..
Мама из своего угла шикает на меня, но поздно. Тетя Надя уже услышала.
— Лиза… Лиза-Лиза моя… История, значит, такая… А что, Вера не рассказывала вам? Нет? Ну, слушайте. Были у нас с Мишей две дочки. Лизанька — старшая, а Полинка младше на три года, да… Послала я их 26 января 1978 года за хлебом. Ушли — и не возвращаются. Искали всем поселком, к вечеру метель уже стихла — увидели. Лиза столбом стоит, а у ее ног — Плюшечка моя… Маленькая была, не выдержала — замерзла. Прямо у Лизы на глазах замерзала. Вот с тех пор наша Лиза как-то так и тронулась.
— Но как это можно: пойти за хлебом и замерзнуть?
— А я знаю, как… — подает голос мама. — Мы с сестрой тоже за хлебом зимой ходили. А идти надо от поселка в степь, там пекарня была. Домик небольшой — наполовину пекарня, наполовину магазин хлебный. Прилавок высо-окий… Пойдем туда зимой, а хлеб горячий — несешь обратно, так сначала сквозь варежки руки обжигает. А вокруг белым-бело, и мороз. Пар и от наших носов — столбом, и от хлеба — столбом. Пока возвращаемся с сестрой из магазина, по очереди о буханку руки греем, откусываем помаленьку… А если буран — то и поселка оттуда не видать. Да что поселка — рук своих не видно.