Осенью 1917 года Казимеж Спыхала заболел бронхитом, от которого долго не мог избавиться. С некоторых пор он жил в Киеве, но дольше не мог уже там оставаться — надо было переселиться в какой-нибудь небольшой городишко. Он выбрал ближайший, к Молинцам, а когда узнал, что Молинцы уцелели и что там даже живет часть семейства Ройских, решил отправиться прямо к ним — подлечиться. Было это уже в январе следующего года. До усадьбы он добрался пешком и вошел в дом через кухню. В кухне он застал двух австрийских пленных, исполнявших обязанности слуг, и от них узнал, что в доме сейчас только старый Ройский и Юзек. Обрадованный этой вестью, Казимеж поспешил прямо в столовую.
Хозяева сидели за столом. Большая комната была погружена в темноту. Лишь две свечи освещали стол, да с улицы проникали багряные отблески морозного заката. Спыхалу не узнали. Юзек поднялся ему навстречу. Спыхала удивился, как он вырос, возмужал, стал совсем мужчиной; в военной форме, в тесно облегающей грудь рубашке цвета хаки он выглядел старше своих лет. У него были пушистые темно-русые усы.
Спыхала шагнул в круг света и протянул руку. Юзек узнал его наконец и так смешался, что только молча взял его руку и стал легонько трясти ее.
— Я был мыслями за сто миль от тебя, — сказал он и, не спрашивая ни о чем, указал Казимежу на стул:
— Садись!
С минуту они смотрели друг на друга молча, улыбаясь, радостно узнавая изменившиеся за эти годы, но такие знакомые черты.
— Ты еще больше похудел! Что с тобой? — спросил Юзек.
В его голосе, окрепшем, твердом, звенела уверенность в себе, сила, которой раньше Юзеку так недоставало. Перед Спыхалой сидел совсем другой человек. В петлице у Юзека он заметил черно-желтую ленточку — значит, тот побывал на фронте.
— Ну, рассказывай, — сказал наконец Спыхала. — Ведь я ничего о тебе не знаю.
Юзек с беспокойством взглянул на отца, который, поздоровавшись с гостем, вернулся к сосредоточенному изучению старого номера журнала «Наездники и коневоды», словно это было очень важное занятие.
— В самом деле, — ответил Юзек. — Но с чего начать, ведь столько всего…
Спыхала усмехнулся, снова чувствуя свое превосходство, и сказал:
— Начнем с сегодняшнего дня, так, пожалуй, вернее. Я не могу больше оставаться в Киеве и не знаю, куда мне деваться. Хотел бы несколько дней провести в Молинцах.
— Можешь жить, сколько хочешь, — сказал Юзек, не обращаясь за подтверждением к отцу. — Но дело в том, что мы и сами не знаем, долго ли нам осталось здесь жить. Во всем уезде уцелели только два имения — Молинцы и Маньковка. Мама с Олей и тетей Михасей в Сквире, завтра приедут сюда за серебром.