Он приложил палец к губам, словно показывая, что нельзя это обсуждать.
И поднимаясь в воздух, на прощание добавил:
— Одди.
— Хич.
Он не просто поднимался вверх, но при этом и удалялся от меня, быстро, еще быстрее, пока не исчез за узкой полоской оставшихся облаков.
Каким он был удивительным человеком!
Крикнула сова, другая ей ответила. Две обычных совы в экстраординарной ночи, в необъятном мире, который так и останется непостижимо загадочным для живых.
Хотя день выдался очень уж длинным и трудным для миссис Фишер, особенно учитывая ее возраст, выглядела она свежей и бодрой, когда с заросшего соснами горного плато мы направлялись на равнину, где в изобилии росли кактусы и мескитовые деревья.
— Как ты, дитя? — Она искоса посмотрела на меня.
Ответил я после долгой паузы: оценивал свое состояние.
— Меня пугает, что это становится легче.
— В смысле, убивать?
Пистолеты, кевларовый бронежилет и оружейный ремень грудой лежали на полу перед сиденьем, между моих ног.
— Да, мэм. Убивать.
— Сколько?
— Пять.
Я подумал о Джинкс. О синих глазах под желтыми контактными линзами. О том, что она выглядела бы совсем иначе без готской косметики и соответствующей атрибутики.
Миссис Фишер нарушила паузу:
— Ты знаешь, кем они были… эти люди. Ты знаешь, что они делали и собирались сделать.
— Да, мэм. Я сделал только то, что должен. Но это все равно слишком легко.
— Может, потому, что с такими плохими людьми раньше тебе встречаться не доводилось.
— Может.
Мы спустились на равнину, проехали «Торговый пост Джеба», скромные домики, комплекс зданий побольше, возможно, складов. На автостраде миссис Фишер повернула на восток, к Лас-Вегасу.
Из Вегаса похитили только четверых детей из семнадцати.
— Куда мы едем, мэм?
— Именно в то место, куда нам надо. Ты увидишь.
Через какое-то время мы съехали с автострады на Южный бульвар Лас-Вегаса, где ночь раскрашивал разноцветьем пульсирующий неон, где вздымались фонтаны и пенились водопады, где архитектура обещала элегантность или дикое наслаждение, может, и первое, и второе, где каждый нюанс дизайна говорил, что деньги — это блаженство и на них можно все купить, в крайнем случае арендовать, где афиши обещали фантастические развлечения, где толпы запрудили тротуары, то ли направляясь на шоу, то ли возвращаясь с него или переходя из одного казино в другое.
Я полагаю, эти туристы являли собой радость, веселье, удовлетворенность и счастье во всех их проявлениях. Но когда я вглядывался в выражение лиц, они казались мне масками, под которыми скрывались беспокойство, предчувствие беды, тревога, замешательство и сомнение, а язык тел говорил об озабоченности и нетерпении. Возможно, сказывалось мое настроение, коллекция голов и другие жестокости стояли перед глазами, но эти люди на тротуарах представлялись мне беженцами из скучных и серых мест, а причины их бегства они и сами не понимали. Они приехали сюда, чтобы найти веселье, утерянное везде, веселье, и яркость жизни, и свободу, и надежду, но уже начали подозревать, пока на каком-то подсознательном уровне, что этот многомиллиардный, самый большой карнавал в истории человечества, в конце концов, совсем не оазис, а всего лишь другая разновидность пустыни, из которой они бежали.