— Должно быть, они держали детей за этими дверьми, — предположил я. — А здесь сидели парни, которые их охраняли.
Мой голос рикошетил по заброшенной фабрике: «…детей, детей, детей… дверями, дверями, дверями… их, их, их…»
За эхом вновь последовало шуршание, от которого мурашки бежали по коже, на этот раз более громкое. Я прорезал воздух лучом фонаря, словно сражаясь с невидимым врагом, но, как и прежде, никого не увидел.
После того как шуршание смолкло, я попытался открыть одну тяжелую металлическую дверь. Миссис Фишер прошептала так тихо, что ее голос не добрался до стен и не отразился эхом:
— Мы не можем спускаться вниз вдвоем, потому что нас могут там запереть.
— Я не могу оставить вас одну в темноте, — ответил я.
Она указала на три больших серых квадрата в дальней стене, на месте ворот. «Если кто-нибудь здесь есть, на их фоне появится его силуэт. Но скорее всего тут только мы».
— Мне нет нужды спускаться вниз, — указал я. — Детей увезли куда-то еще.
— Ты должен в этом убедиться. Ради них. Иди, и покончим с этим.
Она выглядела совершенно спокойной, и я понимал, что она права. Поэтому оставил ее в глубоком сумраке.
Мне не пришлось чем-то подпирать дверь. Петли так проржавели, что сама по себе она закрыться не могла.
Спускаясь по первому пролету, я уже точно знал, что детей держали здесь, потому что их лица, впервые появившиеся в видении на автомобильной стоянке супермаркета, возникли у меня в памяти, становясь более четкими с каждым шагом.
Спускаясь по второму пролету, направив луч фонаря на ступеньки и с пистолетом в руке, я заметил, что воздух прохладнее, чем в наземном помещении, и пахнет кровью.
Запах у крови, несущей жизнь по артериям, как ток разносится по проводам, слабый, но характерный, самодовольства и скромности, храбрости и трусости, щедрости и жадности, веры и сомнения, короче, запах того, кем мы могли быть и кто мы есть, чуть похожий на запах горячей меди. Поскольку запах действительно очень слабый, в помещении могло пахнуть кровью, если пролилось ее достаточно много.
Не без страха я продолжил спуск в подвал, который протянулся как минимум на четверть длины всего здания. Возможно, раньше здесь стояли бойлеры, охладители, прочие машины, но их давно демонтировали и продали. Теперь в подвале хранили трупы.
Мертвые глаза, казалось, повернулись ко мне в покрытых засохшей кровью глазницах, но, разумеется, лишь отражение луча фонаря двигалось по остекленевшим выпуклостям, которых уже никогда не омоют слезы.
Даже два плохих человека, которым такой страшный конец достался за содеянное ими, заслуживают сдержанности, когда о них пишет такой, как я, хотя бы из-за мучений, которые им пришлось вынести. А кроме того, начни я подробно перечислять их раны, у вас могло бы возникнуть сочувствие к ним, которого они не достойны. Ограничусь тем, что каждому смерть приносил выстрел в упор. Пуля входила в лоб чуть повыше переносицы. До того их жестоко пытали, резали на лоскуты бритвами и стилетами.