Ирония ситуации не укрылась от него. Произведение, возможно, лучшее в его жизни, нельзя было выставить на всеобщее обозрение. Однако, что удивительно, эта мысль мало его волновала. Он делал это не ради денег или славы — он делал это из-за любви.
Утром четвертого дня он понял, что картина завершена. Остались детали, которые он мог доработать у себя в мастерской. Он ощутил странное чувство утраты, когда положил кисть и сказал:
— Не хотите взглянуть?
До этого он не показывал картину Элеанор, опасаясь ее реакции. Она заглянула ему через плечо и немного удивленно спросила:
— Это на самом деле то, какой вы меня видите?
Он повернулся к ней.
— По-вашему, не похоже?
— Я этого не говорила. Просто… это напоминает мне кого-то, кого я знала раньше.
— Кого?
— Меня в молодости.
Улыбка сожаления коснулась ее губ. Она рассматривала холст, не осознавая, что ее рука покоится у него на плече.
Что-то заставило его протянуть руку и коснуться ее лица.
— Вы по-прежнему молоды.
Ее щеки зарделись, а глаза подозрительно заблестели — возможно, от навернувшихся слез. Она медленно покачала головой:
— Я уже так давно не испытывала ничего подобного.
Что-то заставило его спросить:
— До Джо был еще кто-то, ведь так?
Она молча кивнула, уставившись в одну точку, где-то у него за ухом.
— Тогда мне казалось, что я влюблена. Теперь я понимаю, что это было лишь увлечением. Мне просто не с кем было сравнивать, понимаете? Типичная дочь священника… — Она горько рассмеялась. — А он… Что до него, то он оказался пресловутыми граблями[21]. — Она на миг умолкла, затем продолжила: — Если бы все дело было только в разбитом сердце, то это не страшно. Разбитое сердце можно склеить. Но возникли кое-какие… осложнения.
Внезапно он догадался, куда она клонит.
— Вы забеременели.
— Да, — подтвердила она еле слышно.
И тут Элеанор сделала то, чего он совершенно от нее не ожидал. Она медленно опустилась на колени и положила голову ему на колени, словно о чем-то умоляя. Минуту Уильям боялся вздохнуть, чтобы не спугнуть ее, как лесного зверька. Комната погрузилась в тишину, в которой тиканье часов на каминной полке казалось неестественно громким. Одну за другой он вытаскивал шпильки из ее волос, позволяя им свободно рассыпаться по плечам. Он перебирал ее шелковистые пряди, отводя их в стороны, чтобы открыть нежную впадинку на затылке, покрытую младенческим пушком. Он готов был любить ее уже за то, что рядом с ней ощущения обострялись и он чувствовал, что еще жив.
— Как-то раз вы спросили, почему я вышла замуж за Джо. Как бы я хотела ответить, что по любви, потому что теперь я его действительно люблю… по-своему. Он хороший человек. Любой другой на его месте отвернулся бы от меня, а он вот женился. А Люси… Он в ней души не чает. Видели бы вы, как он с ней обращается, никогда бы не поверили, что она не его дочь. — Элеанор подняла голову и посмотрела на него, ожидая реакции на приговор, который сама себе вынесла. — Пообещайте, что никому не скажете. Вы единственный, кто знает об этом, кроме Джо и моих родителей. Я даже Люси не стала ничего говорить. Она буквально боготворит Джо. Если она узнает… — При мысли об этом Элеанор побледнела.