Я поспешно сворачиваю чехлы и укладываю их так, чтобы при рулежке соседние машины не раскидали их по стоянке, делаю еще кое-какие дела и трушу к тепляку — деревянной избушке, похожей на баню. Избушка наполовину занесена снегом, из ее трубы валит черный дым — это в буржуйку сунули кусок резинового ската. Сейчас буржуйка раскалится до красна и в тепляке будет, как в Ташкенте, и кто-нибудь обязательно скажет: «Лучше маленький Ташкент, чем большая Сибирь». Я, правда, уже почти не чувствую холода, и неуклюжая моя одежда вроде как разносилась и не кажется такой неудобной, но все-таки скорее в тепляк: там тепло, там травят всякие истории и анекдоты, там щупленький Правдин с маленьким плутоватым личиком вполне серьезно загибает такое, что от хохота качается тепляк и пламя выбивается из буржуйки наружу, подпаливая чей-нибудь ватный зад.
Но я не успеваю. Я трушу к тепляку, а навстречу мне тянутся техники и механики самолетов, распаренные, еще не отошедшие от смеха. Значит, погода в зоне та, что надо, и вся эскадрилья сейчас поднимется в воздух. Это означает еще и то, что моя «десятка» вот-вот пойдет на посадку, и дай бог, если я успею искурить самокрутку из крепкой алатырской махорки.
Я обиваю о порог валенки, открываю дверь в тепляк — и мне в лицо бьет теплый воздух, настоенный на табачном дыме, горелой резине и на тех запахах, которые присущи плотной массе распаренных здоровых мужиков. В тепляке где-то под самым потолком горит тусклая лампочка, в буржуйке еще что-то постреливает, а из угла, задернутого легкой дымкой, раздается возмущенный голос старшего лейтенанта Чуприкова, старшего техника нашего звена, распекающего моего Дятлова за опоздание.
Заметив меня, Чуприков замолкает и какое-то время молча сверлит злыми глазами Дятлова и молча же кидает злые взгляды на меня: он явно не выговорился. Конечно, ему ничего не стоит просто выставить меня за дверь, но я с такой стремительностью кидаюсь к буржуйке, так клацаю зубами и дрожу челюстью, что Чуприков выгонять меня не решается.
— Ну ладно, — говорит он, нахлобучивая на голову шапку. — Вы тут не очень-то рассиживайтесь. — И уходит.
Я достаю махорку и бумагу и начинаю сворачивать цигарку.
— Ты не спеши, — благодушно говорит мой командир и протягивает мне «беломорину». — Я сам встречу.
— Вот Чуприков, — рассуждаю я, потому что у меня появилось время не только покурить, но и порассуждать. — Вот этот Чуприков… ну, совсем несознательный элемент: живет с лейтенантом Дятловым дверь в дверь, а разбудить своего подчиненного не может. И, небось, радуется, когда сосед его опаздывает на службу. Ведь радуется, а, товарищ лейтенант?