— Что за ерунда? — изумленно шепчет Виктрия. Она по-прежнему сидит, свернувшись в клубок, но все же подается вперед, чтобы посмотреть на тело Лютора.
— Кит дала мне один из их новых медпластырей, — объясняю я и пихаю Лютора в лицо ногой, демонстрируя у него на щеке бледно-зеленый квадрат в обрамлении следа от моей ладони.
— Шустро ты его достала.
— Да уж, — говорю я. — Но я не особенно доверяю Лютору.
— Да. — Она медлит. — Я тоже.
Я смотрю на нее и впервые по-настоящему вижу, впервые заглядываю в раковину, за которой она вечно прячется.
Лютор говорил этим мурлычущим голосом с нами обеими. И даже сейчас, когда он валяется на полу, она не расцепляет рук на животе. Защищая, но не себя.
— Ты беременна, да? — шепчу я.
Тупой вопрос. Почти все женщины на борту беременны — об этом позаботился Сезон, а уколы Дока довершили дело. Но те, на кого не действовал фидус — Харли и Лютор, Старший и Виктрия, — сами решали, участвовать в Сезоне или нет.
Она кивает.
Переступаю через неподвижное тело Лютора и сажусь на диван рядом с ней.
— Что он сделал? — спрашиваю шепотом. Она смотрит на Лютора. Тот пялится в потолок.
Фидус в пластырях действует сильнее, чем растворенный в воде. В таком состоянии он сделает все, что ему ни прикажи. Шагнет вниз с крыши Больницы, если довести его до края. Интересная мысль.
До этого Виктрия плакала. Теперь ее глаза сухи, хоть влажные дорожки еще блестят на щеках. Она сдерживает слезы, побеждая их, как не может победить прошлое.
Подтянув ноги к груди, кладет голову на колени.
— Это был он, — говорит она, закрыв глаза. Мне страшно от того, что она имеет в виду, но я и так уже знаю правду. Касаюсь ее плеча. Она всем телом подается ко мне, но не отпускает колени, оставаясь в той же позе, защищая живот. Я обнимаю ее, потому что она позволяет.
— Это был он, — повторяет Виктрия. Голос ее звучит, будто далекое эхо. — Во время Сезона.
— Лютор? — спрашиваю срывающимся от Ужаса шепотом.
— Я не хотела, — говорит она. — Но он был сильнее. — Она поднимает на меня мокрые, покрасневшие глаза. — Говорил про тебя. Потому что ты ему не досталась…
Поэтому он пошел к ней.
— Я пыталась… — Ее голос срывается. Неважно, что она пыталась или нет. Я понимаю.
Мне вспоминается тот момент, когда я сдалась. Когда желала только, чтобы все поскорее кончилось.
Но тогда его остановили.
А с ней — нет.
Неудивительно, что она меня ненавидит: ведь меня спасли, а ее нет.
И теперь, глядя, как она свернулась калачиком вокруг своего нерожденного ребенка, я понимаю, что для нее все эти три месяца…
То, что я испытывала несколько минут, осталось с ней, растет в ней, и она ненавидит и любит это одновременно.