— Ну, как выспалсси? А мы постряпушки сёдни пекли… Садись, садись! Тебе как, с молоком? Бери эти, с картошкой, они и холодные жамкие. Налей, Дорка, молока!
— Спасибо. Молоко с удовольствием, — взял он в руки большую кружку, и была она такой тяжёлой, что пришлось тут же вернуть её на стол.
— А что ж ты, Коля, седой такой? — спросила вдруг Анна Яковлевна. Тут и Дора, протиравшая миски, повернулась в его сторону: что скажет? И гость улыбнулся, извиняясь: не знаю, так получилось. Можно было этим и ограничиться, но он зачем-то объяснил и словами.
— Да вот жизнь мотает…
— И што ж, всё ездишь? И в Китае, поди, бывал, нет ли?
— Бывал когда-то, — вытирая молочный след на губах, не стал отрицать гость.
— Ужель и в Москве? — расспрашивала старшая хозяйка. И Дора, присевшая у стола, водила пальцем по клеенке.
— Было дело, — подтвердил он, думая больше о том, как доесть пирожок. — Спасибо… Молоко очень вкусное, — стал он благодарить хозяек. — Я с вашего разрешения лягу… Извините, что-то не здоровится. — И, действительно, в груди у него стало что-то дрожать, и еда вызывала тошноту. Да и женские расспросы были поперёк всему.
— Я завтра уйду… Вы не беспокойтесь! — заверил он.
— Пойдёшь, батюшко, пойдёшь. Ты думаешь, мы тебя держать станем? Пойдёшь…
— Да его всего шатает, — смеялась Дора. — Он, баушка, дверь не мог открыть.
— Дак отсырела, поди, дверь-то! А ты, и вправду, чегой-то лицом стал белый такой, можа, болит чего? — зайдя вслед за гостем в спаленку, забеспокоилась старушка.
— Нет, нет! Ничего не болит, — разбираясь в полутьме с одеялами, уверял он. Всё ничто в сравнении с главным и безнадёжным…
Но среди ночи ему стало совсем плохо. Сердце сдавило так, что казалось, будто в груди застрял комок колючей проволоки, и было ни вздохнуть, ни выдохнуть. Он, как мог, перемогался, боясь разбудить хозяек, но, видно, и женщины были настороже — всё же чужой человек в доме. А может, услышали вскрик, когда ногу ему вдруг свело судорогой.
И женщины тотчас всполошились, прибежали, стали хлопотать вокруг постояльца. Вывалили прямо на одеяло ворох лекарств, разыскали сердечные таблетки, и он безропотно выпил маленькие жёлтые пилюли, потом ещё лекарство, поднесённое в маленьком стаканчике. Анна Яковлевна хотела натереть спину какой-то вонючей мазью, он не дался и, стуча зубами от бившей его лихорадки, всё повторял: ничего страшного, не стоит беспокоиться, скоро всё само пройдёт. И боялся, что хозяйки приведут врача, или как там его, фельдшера, есть же в селе фельдшер… Но ни Дора, ни Анна Яковлевна ни о чём таком и не помышляли. Они укрыли его грудой одеял, сверху привалили тулупчиком и оставили в покое.