Ответ Неда крайне удивляет меня.
— Ни в коем случае! — восклицает он. — Письмо нужно немедленно сжечь. Оно может уничтожить всех нас. Вспомните о заговоре, который, как выяснилось, испанцы плели вокруг Катерины, и о том, что королева сильно разгневалась на нее.
Стоукс согласно кивает, выхватывает у меня письмо и, прежде чем я успеваю возразить, швыряет его в огонь.
— Но почему вы это сделали? — отчаянно вопрошаю я, видя, как чернеет, сворачивается, вспыхивает и навсегда исчезает моя последняя надежда.
— А потому, душа моя, — отвечает Нед, — что совершенно ни к чему нам с тобой сейчас рисковать шеей. Мы должны проявить терпение и дождаться, когда гнев Елизаветы стихнет по-настоящему. Наше время еще придет, поверь мне.
— Когда, интересно? Я больше не могу выносить эту неопределенность!
— Можешь, милая, поскольку выбора у вас просто нет. Сделаешь сейчас один неосторожный шаг — и все будет потеряно навсегда. Ты этого хочешь? И потом, Катерина, нельзя же быть такой эгоисткой и думать исключительно о себе, — выговаривает мне герцогиня.
— Что вы имеете в виду? — недоумеваю я.
— Нед хочет вернуть нашему дому былое величие. И мальчик никак не сможет этого добиться, если оскорбит королеву, женившись без ее разрешения на женщине, которой она справедливо опасается как законной наследницы короны.
Я смотрю на Неда, но тот с интересом разглядывает свои сапоги. Я знаю, что его мать в общем-то права. Пусть и неохотно, но я соглашаюсь с тем, что сейчас неразумно обращаться с прошением к королеве. На сердце у меня тяжело, ведь наше счастье вновь, в который уже раз, откладывается на неопределенный срок.
Вся в черном, с лицом, скрытым под большим капюшоном, я возглавляю скорбную процессию, следующую за гробом моей матери к высокому алтарю Вестминстерского аббатства. Я стараюсь думать о своей потере, но не могу сосредоточиться, потому что не перестаю удивляться последним неожиданным милостям, которые проявляет по отношению к нам с Мэри королева. Я не сомневаюсь, что ее величество искренне нам сочувствует, потому что она была необыкновенно добра с нами обеими. Елизавета распорядилась, чтобы на этих пышных похоронах нам с сестрой были сполна оказаны все почести, причитающиеся принцессам крови. Если вспомнить о том, как дерзко и непочтительно я говорила с ней, эта щедрость и в самом деле вызывает удивление. И в знак моего нового статуса мой траурный шлейф несет одна из камер-фрейлин Елизаветы. Потом мы с сестрой преклоняем колени на бархатные подушечки на ступенях часовни, и среди множества знамен и гербов — всего этого антуража государственных похорон — начинается заупокойная служба.