Тон, каким это сказано, привлекает мое внимание, но я не реагирую.
— Суд — это вам не пикник. Конечно, я сразу же признаю себя виновной, чтобы получить минимально возможное наказание. Берегу средства налогоплательщиков. Несколько раз получала условное наказание, потому что мне всегда хватало честности признаться, сказать «да, я это делала»… Если у вас нет репутации, которую стоит защищать, то проще всего сразу признать свою вину. Лучше, чем отдаться на волю присяжных, — фыркает она, — которые только того и хотят, чтобы учить других на твоем примере.
Она не думает о Доне Кинкейд, которая ни за что и никогда не признает свою вину в чем бы то ни было. У меня в животе неприятное ощущение пустоты.
— У вас-то, доктор Кей Скарпетта, репутация есть. Такая, что в этих стенах и не поместится, да? Так что для вас не все так просто, верно? — Кэтлин холодно улыбается, но глаза у нее безжизненные. — Я, конечно, рада, что мы наконец познакомились. Интересно будет посмотреть, из-за чего такой переполох.
— Не понимаю, какой переполох вы имеете в виду.
— Мне, признаться, до смерти надоело про вас слушать. Вы, наверно, писем не читали.
Я не отвечаю, понимая, что речь идет о письмах, которыми, предположительно, обменивались они с Джеком. Я этих писем не видела.
— Вижу, не читали. — Кэтлин кивает и ухмыляется, и я вижу зияющие провалы на месте отсутствующих зубов. — Вы и в самом деле ничего не знаете, да? Это даже хорошо. А то ведь, может, и не пожелали бы разговаривать, если бы знали. Или, может, и пожелали, но нос бы так не задирали. Может, спеси бы поубавилось.
Я сижу спокойно. Абсолютно собранная. Никакой реакции. Ни любопытства. Ни злости, хотя внутри все кипит.
— Мы еще до электронки писали друг другу настоящие письма, на бумаге. Джек всегда писал свои на линованной бумаге из тетрадки, как школьник. Было это, наверно, в начале девяностых, Джек тогда работал на вас в Ричмонде, и как же ему было хреново. Он часто писал мне, что вас бы стоило оттрахать для вашего же блага. Что вы неудовлетворенная психованная сучка, что если бы нашелся кто-то, кто отымел бы вас по полной, то, может, у вас и нрав бы смягчился. Они часто шутили по этому поводу с тем детективом из отдела убийств, что работал с вами тогда. Посмеивались, что вы, мол, проводите многовато времени в холодильнике, в компании мертвецов, и кому-то стоило бы чуточку вас отогреть. Показать, что значит быть с мужчиной, у которого не игрушка в штанах болтается.
Когда я работала в Ричмонде, Пит Марино как раз служил детективом в отделе убийств. Теперь понятно, почему я не видела тех писем. Их забрало ФБР. Бентон — аналитик криминальной разведки и судебный психолог, помогающий бостонскому отделению, и я знаю наверняка, что он читал электронную переписку Кэтлин и Джека. Их содержание Бентон изложил мне в общих чертах, и я не сомневаюсь, что он прочитал и обычные письма, те, что были написаны на бумаге. Он не хотел, чтобы я прочла то, о чем сейчас поведала мне Кэтлин. Он не хотел, чтобы я узнала, какие гадости позволял себе Марино, как за моей спиной высмеивал меня. Бентон защищал меня от всего, что могло меня ранить, отговариваясь, что в письмах нет ничего заслуживающего внимания. Я тверда и спокойна. Я не реагирую. Я не дам Кэтлин Лоулер повода для злорадства.