— А это еще что значит?
Я склонился над бумагой и прочел строки, в которые он ткнул пальцем.
— «Мими пусть позвонит Кингу. Гм».
— Кто такая Мими? А кто Кинг? И что значит «гм»? — спросил господин Биркель, и угрожающие складки его нахмуренного лба сбежали едва ли не до самого носа.
Он, конечно же, прекрасно знал, что нашу первую героиню называют Мими, а нашего главрежа — Кинг, но что я, новичок у них, зафиксировал эти прозвища чуть ли не в служебном документе, вызвало его возмущение. Я засмеялся, с дурашливой предупредительностью объяснил ему все, и он примирился.
Трамвай, как всегда в это время, был битком набит. Кто-то развернул газету, и взгляды не то пяти, не то шести соседей запутались в пляшущих строчках. В газетах каждый день пишут одно и то же. Только имена и географические названия меняются. Я не хотел смотреть в газету. Но строчки и фото изловили меня. Политические деятели всегда улыбаются, когда их фотографируют. Лучше всех это получается у Эйзенхауэра. Он растягивает рот в лягушачьей улыбке от уха до уха. И глаза он обрамляет морщинками смеха. Я даже видел во сне его улыбку. Вначале я увидел русского офицера, он выехал в машине из ворот казармы и приближался ко мне. Он смотрел на меня. Козырек его фуражки образовал горизонтальную черту над глазами. Рот был горизонтальной чертой и подбородок тоже. Я помахал согнутой левой рукой у груди, а правую откинул далеко в сторону — так я разыграл, холодея от неизвестности, регулировщика, чтобы офицер ехал дальше в город, где его наверняка ждала девушка. Но он вышел из машины, подошел ко мне, и тут оказалось, что это американский офицер и что он улыбается. Улыбкой а-ля Эйзенхауэр. Из улыбающихся уголков губ текли красные струйки от жевательной резинки. Крошечные парашютисты покачивались на кроваво-красных резиновых стропах. Дивизии крошечных парашютистов прыгали из широкой улыбки а-ля Эйзенхауэр и, покачиваясь, летели куда-то вниз. Все они были мертвы. Красные стропы охватывали все их тела, они затянуты были на их шеях. И все новые и новые струи сочились из жизнерадостно-улыбчивого рта… В моей комнате нет стен. У моего сна тоже нет стен. Меня вечно навещают призраки.
Кровообращение без расстройств. Ложь, изящно упакованная в полуправду. Зимний вечер в комнате, в которой, пожалуй, чуть теплее, чем нужно. Противоречия праздно валяются по углам и не возникают. Судя по тому, что люди говорят, все всем довольны. Счастливый, стало быть, день. Если в тот же вечер или ночью человек не выскажет то, что думает.
Я все-таки отправился в пивную послушать доклад шефа. Что стал бы я делать, уволь он меня? Я же выкуриваю в день двадцать сигарет. А заработка Хильдегард в книжном магазине едва хватает на карманные расходы. Высказывать правду — этого курильщик, которому позарез нужны сигареты, не может себе позволить.