У самой двери в гостиную Бенрат остановился, поработал мускулами лица, чтобы расслабить их и подготовить к спектаклю — разыграть перед Биргой усталого мужа, имеющего право на снисходительность и бережное отношение. Он нажал ручку, успел еще заметить, что в глубине темного коридора вскочил и вслед за ним прошмыгнул в дверь Гектор, и остановился как вкопанный. Бирга лежала навзничь на ковре гостиной. Подогнув ноги. Широко раскинув руки на пестром велюре. Растопырив пальцы. Он ничего не мог с собой поделать, но, глядя на ее пальцы, подумал: Христос Грюневальда,[4] и еще: скрипач- виртуоз. На столе стоит стакан. Наполовину пустой. Она, значит, отравилась. Помощь была бесполезна, это он понял сразу. Он рухнул в кресло. Вскочил, отогнал Гектора, который обнюхивал лицо Бирги, выгнал его, запер дверь. Сел. Сидел, не осмеливаясь пошевельнуться. Никаких мыслей в голове у него не было. Давящая тишина. Любой, самый малый звук разодрал бы его в клочья. Услышав собственное дыхание, он тотчас задержал его, стал очень медленно и неслышно выпускать из уголков рта воздух, что был еще в легких, и так же медленно и неслышно вдохнул ровно столько воздуха, сколько было нужно, чтобы не потерять сознание. Если бы у него хватило силы воли не дышать и умереть от удушья, он сделал бы это. Но едва воздух ускользал из его легких, едва он начинал чувствовать, что в висках, в горле нарастает давление, что оглушительно стучит, застаиваясь, кровь, как рот предавал его, бросал на произвол судьбы, жадно хватая следующую порцию воздуха, и легкие напивались вдоволь, до отвала, все снова и снова; он не в силах был с этим бороться.
На клочке бумаги он нацарапал адрес гостиницы, куда решил ехать, чтобы переночевать. Из гостиницы он решил позвонить в полицию и кому-нибудь из друзей, кому-нибудь из коллег. Пусть они все уладят, что нужно улаживать, когда смерть в подобном образе является в дом. Сидя на кровати в номере, он тщательно взвешивал, кому из коллег позвонить. И рад был, что взвешивать все за и против приходится долго, ведь так ему не нужно было думать ни о чем другом.
Речь могла идти о трех коллегах, тех трех, у которых, как и у него, были частные места в клинике св. Елизаветы. Кому же из них позвонить? Торбергу? Но у Торберга на счету три расторгнутых брака, теперь он живет один. Правда, браки его не имели подобного конца. Бенрат напряг всю свою волю, чтобы думать только о Торберге, ни о чем другом, только о Торберге, массивный образ коллеги рос перед его глазами, рос, пока не заполнил собой всю комнату. Горячий поклонник физического здоровья, Торберг с апреля до октября спал на балконе (который для этой цели оборудовал легкой летней мебелью), дважды в неделю ходил в сауну и дважды к массажисту, чтобы там выслушивать лестные слова о том, как он хорошо сохранился, и не желал понимать, что у него уже давно наступил мужской климакс; он покупал одну шикарную спортивную машину за другой, заказывал для них инженерам самые изощренные технические дополнения и все равно ни одной машины не использовал в полной мере (через год все они приходили в негодность, замученные ездой на малых скоростях); он ездил к черту на рога на разные годовщины, чтобы только услышать от однокашников, что он сохранился лучше всех. Нет, Торбергу Бенрат позвонить не мог, Торберг слишком упрям и несговорчив, он остался ребенком, которому всегда хочется говорить только о себе.