На следующий день матери и сестрам с большим трудом удалось уговорить Маргарет оставить Марианну с Уиллзом наедине в Бартон-коттедже.
— Он обещал покатать меня на своей машине. Вчера ничего не вышло из-за этой суматохи с Биллом и всем прочим, но сегодня-то он должен сдержать слово! Он же обещал!
— Не думаю, что он так это воспринял.
— Нет так, именно так. Я уже всем в школе рассказала, что один мой знакомый меня покатает на «Астон Мартине».
Марианна, расчесывавшая перед зеркалом волосы, остановилась и коротко сказала:
— Нет, Магз.
Маргарет надула губы.
— И с чего это вам вдруг понадобилось специально встречаться сегодня? Вы и так везде ходите вместе, постоянно, так зачем…
— Затем, что он назначил встречу, — вмешалась Белл. — Причем наедине.
— Какую еще встречу? Он что, адвокат?
— Может быть, — заметила Белл, — ему нужно сказать ей что-то важное.
— Так он может сказать это когда угодно. Может…
— Магз!
— Ты, — отрезала Белл, обращаясь к Маргарет, — идешь в церковь со мной и с Элинор.
От изумления та не сразу нашлась, что сказать.
— В церковь?
— На праздник урожая, дорогая. Бартонская церковь, только местные жители — надо же нам как-то вливаться в здешнюю жизнь.
— А почему Марианне не надо вливаться?
Белл улыбнулась средней дочери через голову Маргарет.
— Думаю, она нам скажет, когда мы вернемся. Элинор?
— Да, мама.
— Пожалуйста, только не в джинсах. Это же наш первый визит в церковь в Бартоне!
Стоя на коленях под сводами церкви, Элинор пыталась сосредоточиться на вещах, за которые им стоило быть благодарными. Пусть Маргарет и ноет, что ей не нравится в новой школе, но она покорно ходит туда каждый день и, насколько им известно, даже не прогуливает. У них есть крыша над головой: симпатичный коттедж, а в придачу к нему землевладелец, который, конечно, бывает невыносим, но действует исключительно из лучших побуждений. Ее мать, хотя и чувствует себя немного потерянной в отсутствие своей недавней соперницы, Фанни, не производит впечатления несчастной, и с понедельника она, Элинор, выходит на работу, пускай и со скромным жалованьем, но зато в крупную процветающую компанию, занимающуюся тем, к чему у нее больше всего лежит душа, а ведь она и надеяться не смела на такое.
Глупо было бы, думала она, беспокойно переминаясь на неровно набитой подушечке для коленопреклонений, сейчас уделять внимание делам сердечным. Марианна, вечно державшаяся отстраненно с восторженными ровесниками, которые пытались ухаживать за ней, вдруг за несколько дней успела влюбиться и отдаться — причем с радостью и желанием — на волю совершеннейшего незнакомца. Элинор не могла не признавать того факта, что с точки зрения внешности и природного обаяния Уиллзу не было равных, и что он был столь же сильно увлечен Марианной, как и она им, однако что-то все равно мешало ей от души порадоваться за сестру вместе с матерью и Маргарет. Наверное, с легкой грустью решила она, все дело в ее темпераменте, который не позволяет ей считать, что любовь важнее всего на свете. Сколько ни пытайся, она все равно не сможет убедить себя, что мир создан для любви, и что жизнь в хижине без копейки денег все равно приносит счастье, если в ней царит любовь, как будто та способна согревать или насыщать. Не раз за прошедшие годы она, глядя на Марианну, завидовала способности сестры бросаться в омут с головой, экстатично увлекаясь музыкой, красивым пейзажем, литературой или — как в данном случае — мужчиной. Как, должно быть, чудесно, размышляла Элинор, уметь так полно отдаваться чему-либо, и не только потому, что только так и ощущаешь жизнь в полной мере, но и потому, что это означает способность — которой у меня нет и, наверное, никогда не будет — доверять. Марианна умеет доверять. Она доверяет своим инстинктам, доверяет близким людям, своим чувствам и страстям. Сестра упивается жизнью, впитывает ее до капли. Конечно, иногда она действует импульсивно, это неизбежно, но все же насколько насыщенна и богата ее жизнь.