Громкие голоса спорили об этих двух вариантах, пальцы указывали, люди в костюмах и рубашках с расстегнутыми воротничками мерили комнату шагами: «Последний шанс… Обязательно надо…» Потом Джоди поднял руку, все остановились и посмотрели на него, не на Джоди, а на него. Решение было за ним. Будущее зависело… Ждут. Возненавидели ли они его каждой клеточкой своего тела, возненавидели ли его недостатки и слабости, отсутствие у него суровости и чувства юмора? Возненавидели ли они его так же сильно, как он сам ненавидит себя? Они ждут. Сколько длится мгновение? Он переводил взгляд с одного лица на другое, потом на материалы для брифинга у себя на коленях. Кто-то откашлялся.
На этой должности ты всегда разочаровываешь половину присутствующих.
Тогда-то он и вышел, извинившись, и теперь стоит один в туалете, вглядываясь в лицо в зеркале, пытается вспомнить, когда он был просто самим собой, прежде чем стал неутешительной суммой голосов избирателей, провалившихся идей и слабости.
Есть еще и третий вариант.
Воскресенье. Чикаго.
Папка с бумагами для брифинга открывается на последних фотографиях некоторых из Пятьдесят второй.
Ибо я ходил в непорочности моей.
В эту секунду он принимает решение.
Он войдет в комнату и объявит, что они возвращаются в Вашингтон. Отменяют все встречи по предвыборной кампании на сегодня. Он не поднимет меч и не станет провозглашать свою победу. Он скажет правду: мы пока просто не достигли нужного уровня.
И по всей вероятности, он проиграет.
Воскресенье. Чикаго. Человек в зеркале сморит ему в глаза.
Может быть, потом… жизнь начнется заново. Может быть, его лицо вернется к нему. Может быть, он проснется и поймет, где он, и оценит себя по тому, что он есть, а не по тому, что он не есть. Все эти люди в комнате посмотрят на него вопросительно. Попытаются отговорить его. Но он скажет: нет, извините. Мы едем домой. Ребята, сегодня никакой политики. Сегодня… сегодня мы пойдем в непорочности нашей.
Воскресенье. Чикаго. Кто все эти люди? Он делает глубокий вдох, еще раз смотрит на свое лицо в зеркале — отражающее надежду и страх, — открывает дверь и входит в комнату.
Все держатся самоуверенно и дерзко, галстуки сняты, они с головой ушли в обсуждение стратегии и грядущей победы, но вот один за другим замечают крупного мужчину в дверях. Его черные волосы идеально уложены на пробор — они шутят между собой, что он, должно быть, спит стоя, как лошади в его фильмах. Что Нэнси[32] выводит его из стойла, надевает на него шоры и корзинку с овсом и выпускает погулять.
Разговор обрывается, все смотрят на него с вниманием, словно… словно он уже победил.