— Думаю, так оно и было.
— Будет просто чудовищно, если мадам Ксению несправедливо осудят. Идемте со мной. Мы позвоним в Палату синдиката, узнаем, что можно сделать.
Любезность этого человека согревала сердце Наташи, у нее появилась надежда. Открытая улыбка осветила ее лицо, в то время как мужчина внимательно смотрел на нее.
— Жаль, что вы не хотите стать манекенщицей! — вздохнул он. — С такими данными вы стали бы настоящим вдохновением для многих творцов.
— Извините, мсье, но вы не назвали своего имени, — смущенно сказала она, едва не наступая ему на ноги.
— И то верно. Вот болван! Мое имя Кристиан Диор. У меня с вашей матерью много общего, знаете ли, — добавил он тихим голосом. — Превратности судьбы привели меня в мир высокой моды, но она муза, а я простой модельер в этом знаменитом Доме. Идем быстрее, девочка, мысль, что Ксения томится в тюремной камере Марии-Антуанетты[7], просто невыносима.
Завернувшись в пальто, Ксения дрожала от холода. Около двух сотен женщин были собраны в помещении со сводчатым потолком. Мест не хватало, и многие расположились прямо на сыром полу, глядя перед собой отсутствующим взглядом, лишь изредка обмениваясь с соседками короткими фразами. Было темно, словно перед концом света. Некоторые провели в этом жутком месте около двух месяцев. Ксения узнавала женщин, принадлежащих к высшему обществу, в том числе нескольких знаменитых актрис. Одну из них отправили сюда за то, что та не пожелала вселиться в квартиру, конфискованную у еврейской семьи, другую — за то, что родила внебрачного ребенка от немецкого офицера. Ксения предпочла не вступать ни с кем в разговоры и не задаваться вопросом, кто из них на самом деле виновен, а кто нет. Она не знала, что думают о ней остальные, и это беспокоило ее больше всего. Не чувствуя за собой вины, она, как всегда, не собиралась ни перед кем оправдываться.
Из-за мерзкого запаха мочи в помещении дышать можно было только ртом. По ночам Ксении казалось, что ее кусают клопы, и она была вынуждена сдерживать себя, чтобы не расчесать кожу до крови. В течение последних пяти дней она несколько раз требовала встречи с адвокатом или судьей, но надзиратели ограничивались только пожатием плеч. «Сколько времени мне суждено провести в этом аду?» — спрашивала она себя, теряя надежду. Все дела арестованных направлялись судьям, которые не имели ни возможности, ни времени успевать рассматривать их в надлежащие сроки. Ксения старалась держаться и не собиралась жертвовать своим здоровьем, но вскоре и ее стали одолевать изматывающие приступы кашля. Какой абсурд! Женщина, избежавшая ужасов большевистской тюрьмы и подвалов гестапо, оказалась во французской каталажке, стала заложницей тех горячих голов, которые хотели видеть Францию в роли непорочной девственницы, очищенной и отмытой от всякой скверны. Но разве это так просто сделать? Среди истинных предателей лишь некоторые подверглись строгому наказанию, но были и такие, кто отделывался легким испугом. Перед смертью Габриель говорил ей об этом. Можно было клеймить позором журналистов, уликами против которых служили их же статьи, или слабых женщин, предавшихся телесному греху, но кто знает, скольким настоящим мерзавцам удалось проскочить сквозь ячейки сетей, скрыв свои неприглядные делишки? Все это вызывало у Ксении Федоровны гнев. С нее достаточно. Она рывком поднялась и, едва не налетев на соседку, направилась к тяжелой двери и принялась колотить в нее, дав себе слово не отступать, пока не добьется своего.