— И не только Нью-Йорк, дядя Кирилл, — сказала Наташа, указывая взглядом на индуса с тюрбаном на голове, стоявшего бок о бок с супругой, закутанной в яркое сари.
Люди съехались отовсюду. Именно такой и была задумка Штайхена. Продемонстрировать солидарность всех народов.
— Злые языки скажут, что у него слишком упрощенное и сентиментальное видение мира, но я работаю в ООН для того, чтобы именно эта идея доминировала на планете. В этом наша единственная надежда на мирное будущее, — сказал он, глядя на Акселя Айзеншахта и Феликса Селигзона, стоящих рядом. — А Лили, разве она не с вами?
— У нее дела в Париже, — пояснил Феликс.
— По крайней мере, она дает о себе знать, и то хорошо, — добавила Наташа. — С Лили всегда так. Вечно какая-то тайна, и она всегда там, где не ожидаешь ее обнаружить. Но она прислала отцу очень милое письмо, в котором поздравила его.
Толпа у дверей задвигалась.
— А вот и моя сестричка вместе с героем дня, — улыбнулся Кирилл.
Журналист протянул Максу микрофон. Знаменитый фотограф вежливо ответил на вопросы, не выпуская руки супруги. Он нуждался в Ксении Федоровне, и они были абсолютно уверены в любви друг друга, чтобы скрывать это. Глядя на них, Наташа почувствовала, как сжалось ее сердце. Она испытывала радость, удовлетворение, но также, к ее удивлению, была немного растеряна. Словно почувствовав ее взгляд, Ксения повернулась к ней. В ее глазах промелькнуло беспокойство, которого она не могла скрыть.
После волнений в Берлине Наташа приехала к родителям в Нью-Йорк. Раздавленная горем, она искала успокоения в общении с отцом. Она туманно описала свою невероятную любовь, не вдаваясь в подробности. Она не знала, как выразить словами свои чувства. Макс ничего не рассказал Ксении, а та не настаивала, решив уважать их право на свои секреты. Однако видела, что ее дочь страдает, и это тревожило ее.
Не выдержав озабоченного взгляда матери, Наташа решила начать обход экспозиции самостоятельно. Никто не заметил, как она отошла в сторону. Она влилась в поток гостей, прошла под портиком, украшенным работами малоизвестных мастеров, которые начинали выставку. Первой фотографией был портрет перуанского флейтиста. Организаторы выставки учитывали каждую деталь: развитие образов от простых к сложным, вариации форматов, кадрирование. Проходы устроили так, чтобы движение посетителей было и линейным, и по кругу, что производило особенное впечатление. При виде фотографий с радостными сюжетами возникало ощущение покоя: влюбленная парочка, обнимающаяся на качелях на фоне ясного неба; африканские дети, играющие голышом среди дюн; бразильская девушка с потным лицом, которая, подняв руки вверх, танцует в переполненном баре. Каждый должен был узнать в этих работах себя. Возможно, в молодых людях в русском лесу, а может, в китайских или итальянских детях. Все лица, взирающие с фотографий, были очень выразительными, неважно, что читалось на них — юношеская беззаботность или опыт старика. Были здесь и особо впечатляющие фотографии: новорожденный малыш, покрытый чем-то липким, все еще связанный с матерью пуповиной, или голодная женщина, держащая хлеб в руке с черными ногтями. От этого зрелища начинала кружиться голова.