Дойдя до кровати, Чудик сел, снял тапочки и забрался в постель с ногами, но не лег, а как-то странно стал поджимать под себя ноги, и мы не могли понять, что он делает, пока не увидели его сидящим в позе «лотоса». Исчезло ощущение мертвости его губ, щек и глаз, углы губ потянулись в стороны и наверх, уголки глаз — чуть к вискам, нос слегка вздернулся, и на лице застыла улыбка, очень странная улыбка — ни веселая, ни грустная, ни злая, ни добрая, она чем-то раздражала — уж больно спокойная, отчужденная, пожалуй даже самодовольная. Гладко выбритая голова, чуть откинутая назад, обрела полную неподвижность. Когда он сюда вошел, то выглядел стариком, а теперь его возраст нельзя было угадать даже приблизительно.
Так прошло несколько минут, а затем Рыжая подошла к нему и запела:
— Мы потом посидим, посидеть мы еще успеем, а сейчас полежим, отдохнем.
Она его уложила, не встретив ни малейшего сопротивления, отошла к двери, жестом показала Кольке, что Чудика следует считать спящим, и оба ушли.
А Чудик тут же стал медленно подниматься, и я подумал, что он похож на оживающий труп из фантастического фильма. Когда он уселся, я подошел поближе:
— Ты бы хоть поздоровался, что ли.
Молчание.
— Ты не бойся, здесь тебя никто не обидит. Как тебя зовут?
Никакой реакции.
— Слушай, парень, ты говорить-то умеешь? — Я почувствовал, что начинает вылезать Крокодил.
— Парень, ты меня слышишь? — заорал я ему в ухо и встряхнул его руку. Она была вялая, неживая, но, когда я ее отпустил, она медленно отползла на исходную позицию, на колено.
— Оставь его, он тебя не услышит, — подал голос Философ.
Я оглянулся — он сидел на своей койке тоже в позе «лотоса».
— Послушай, — подсел я к нему, — я начинаю здесь чувствовать себя лишним. Ты не боишься, что это, — я кивнул на Чудика, — заразное?
— Нужно дать ему время освоиться, — после паузы произнес Философ. — Я сел в «лотос», чтобы он чувствовал себя естественнее.
Я пожал плечами, взял его газету и улегся читать.
Они просидели так до обеда. Когда привезли пищу, выяснилось, что Чудик сам есть не умеет или не хочет, но, если кормить с ложки, глотает. Правда, съел он всего несколько ложек, а затем перестал открывать рот и плотно сжал зубы.
— Ничего, для поддержания жизни хватит, — не очень уверенно объявил Философ.
Только к вечеру мы настолько освоились с Чудиком, что перестали разговаривать шепотом. Отчаявшись в попытках вступить с ним в контакт, Философ заметно помрачнел.
— Странно, странно, — бормотал он, — не нравится мне все это.
— Мне тоже не нравится. Ну и что? — пробурчал я угрюмо, не желая выслушивать его причитания.