— Через весь город?
— За город, — сказал Андрей и надел солнечные очки.
— Хорошо, — снова удовлетворенно протянула Кице и, вспомнив паровоз, стала почукивать — чук-чук, чук-чук. Кице воочию представила себе железную громадину, которая неудержимо несется вперед, оставляя за собой полосы дыма, как долгие весны в желтоватом танце. Ритм и тяжесть, думала она, да, если есть ритм и тяжесть, то жизнь не так легко остановить.
— Перестань! — резко прервал он ржаво-черный сумбур ассоциаций Кице. Чукчуканье прекратилось.
— Отбивную и картошечку фри! — попыталась вымолить прощение Кице. Ее голос был нежен, как алые сполохи на асфальте, которые Андрей разбивал вдребезги один за другим.
Только и было любви, сколько держится хрупкий проблеск, и здесь я — ровно столько, сколько мы во власти дороги, ничего другого не было, не было, не было, думала Кице. И снова ритм и ничего больше. Гадство! Полицейские в светящихся куртках — словно брошенные собаки в сумерках, для природы становится все темнее, а для бензоколонок все светлее, для звезд светлее, гадство!
— Мне надо в кустики, — говорит Кице, но, выбравшись наружу, и не думает присесть, только глубоко, до мозга втягивает в себя холодный воздух. Андрей терпеливо ждет, дверца машины открыта, свет в салоне желтый и уютный, и эта громкая музыка вдобавок!
— Гадство, — наконец произносит Кице вслух.
— Ты чего? — спрашивает Андрей, и голос у него такой же теплый и желтый, как свет.
— Мне расхотелось в кустики.
Кице залезает обратно и старается не встретиться взглядом с Андреем. Не надо бы уклоняться, она еще не может позволить себе рассердить Андрея. Они еще так мало знакомы.
Машина останавливается у придорожного кабака.
Лола.
Хорошее имя, подумалось Кице. Они оставляют машину и, немного смущенные, входят внутрь. Пунда-а, пунда-а, пунда-а — бухает в двери музыка. Кице встревоженно хватается за рукав Андрея. У входа они видят несколько курящих девиц, те окидывают вошедших короткими оценивающими взглядами.
— Ты уже бывал здесь? — спрашивает Кице.
Но Андрей только уверенно идет вперед, увлекая Кице за собой.
— Андрей! Андрей! — моляще тянет Кице.
Андрей уже отворяет застекленную дверь. Дым и музыка — пунда-а, пунда-а. Пейзаж вокруг кабака кажется ржавым и недвижным. Заброшенным.
— Андрей, ты уже бывал здесь? — не отступается Кице.
— Что? — кричит он ей в ухо.
— Ты бывал здесь?
— Раньше, с друзьями.
Раньше — это до Кице. Это время, которое встает между Кице и Андреем как стена. Ведь Кице раньше никуда не ездила. Кице ходила на чинные концерты — рояль и несколько поющих актеров. Ну, на сегодня оставим это. У матери Кице были проблемы с желудком. На нервной почве. И Андрей это знает. Оставим это, говорила мать в те вечера, когда Кице набиралась духу, чтобы поспорить, оставим это, Китти, хотя бы на сегодня.