— То, что делает этот парень у Ревсона, довольно интересно, а? «Лед» и «Пламя» — новые названия довольно распространенных оттенков помады и лака для ногтей, но они преподнесены таким вот необычным образом, как нечто чувственное и соблазнительное. Во всяком случае, соблазнительное для меня, но привлечет ли это женщин? Полагаю, да. Мне это нравится. Уверен, что успех гарантирован. И все-таки скорее он, чем я.
— Аналитики типа Грейдона и Финстайна, — резко возразил Норрис, — называют производство косметики залогом стабильности, который переживет любой экономический кризис, но меня не проведешь. Женщины слишком непостоянны. Им всегда нужны мыло и стиральные порошки, но я не перестаю изумляться, с какой скоростью они меняют свое мнение насчет всей той дряни, которой они мажут лицо.
— Я тоже, — согласился Бенедикт, обрадовавшись, что Норрис несколько расслабился. — Когда-нибудь они перестанут верить всей этой чепухе, которой их обольщают, и производство пудры и румян не сможет соперничать с производством бобовых.
— Ну, во всяком случае, соевых бобов, — саркастически отозвался Норрис и, прихватив толстую папку, помеченную «Бойер: совершенно секретно», неторопливо вышел из кабинета, похоже, не особенно удрученный.
Бенедикт отметил про себя, что надо бы выяснить, получал ли Норрис какие-нибудь предложения от конкурентов. Поставив перед собой цель и приложив к этому деньги, он мог узнать почти все.
Хотя ему уже было пора собираться на ленч со старинным приятелем своего отца Конрадом Хилтоном, который жаждал похвастаться своим последним приобретением — отелем «Уолдорф-Астория», Бенедикт продолжал сидеть, тупо уставившись на рекламный разворот, изображавший топ-модель сезона Дориен Ли.
Еще утром, едва он прочитал текст, сопровождавший снимок в журнале, другое лицо предстало перед его внутренним взором, лицо Людмилы, жены шофера, холодное лицо служанки, которую Хани теперь повсюду возила с собой, холодное лицо служанки, на котором на одно коротенькое мгновение показался отблеск огня, полыхавшего внутри нее.
Он не понимал, почему думает о Людмиле, вспоминая ее длинные, бледные пальцы, расчесывавшие, заплетавшие, завивавшие и укладывавшие волосы его жены почти так же красиво, как — однажды он случайно увидел — она быстро и уверенно складывает букет.
Лед и пламя. До того дня, на прошлой неделе, Людмила являла собой воплощение льда, когда с холодным, непроницаемым видом красила ногти на ногах его жены, ушивала или расширяла ее платья, или делала Хани массаж и питательные маски — Хани всегда утверждала, что у нее «ужасно, ужасно сухая» кожа.