— Я твой муж. Прежде чем я разрешу тебе уехать, мы должны заняться любовью.
Хотя она застыла как истукан, он продолжал тереться об нее, пока его пенис не стал большим и твердым. В коридоре послышались шаги, приближавшиеся к кухне.
— Милош! — возмущенно воскликнула она.
— Обещай, или я скажу полковнику Тауэрсу, что ты беременна и не можешь ехать. Я тебе не позволю.
— Это отвратительно. Тебе прекрасно известно, что я не беременна и не собираюсь заводить ребенка.
— Обещай! — Он повысил голос, хотя они уже слышали за дверью голоса двух старших горничных.
— Обещаю, — тихо ответила она ледяным тоном. — А теперь отпусти меня, ты, свинья.
* * *
— Черт побери, Норрис! Если бы мы завтра изобрели аспирин, правительство, вероятно, никогда не дало бы добро на его производство. Мне надоели бесконечные проволочки в Комиссии по контролю за качеством продуктов питания и медикаментов. Когда я вернусь, мы должны продолжить переговоры с их представителем. Их последний отказ от абсолютно непогрешимых с этической точки зрения испытаний — это уже слишком. — Бенедикт с силой швырнул трубку и снова уселся у туалетного столика в стиле Людовика XIV в туалетной комнате своего номера-люкс в отеле «Риц».
Людмила аккуратно закрыла полотенцем его белую вечернюю рубашку и приступила к стрижке. Опять Хани настояла на этом.
— У меня слишком отросли волосы. Мне следовало бы взять с собой Бёрка, моего парикмахера, — пошутил он утром за завтраком.
Стараясь доказать, сколько денег сэкономила им Людмила за время путешествия, Хани немедленно принялась превозносить талант девушки по части стрижки. Надо сказать, она действительно справляется великолепно, подумал Бенедикт. В зеркале их взгляды встретились, и Бенедикт, понимая, что она наверняка слышала их горячую беседу с Норрисом, звонившим из Нью-Йорка, не хотел, чтобы она впала в заблуждение, вообразив, будто «Тауэрс фармасетикалз» вот-вот изобретет аспирин! Хани довольно часто совершала подобные ошибки, превратно истолковывая его слова.
— Ты знаешь, Людмила, как давно человечество пользуется аспирином?
Он уже был готов просветить ее, когда она ответила, ни на секунду не прекращая щелкать ножницами:
— С тех пор, как Гиппократ обнаружил салицин в коре ивового дерева. В 400 году до нашей эры.
Увидев, что он насупился, она неожиданно улыбнулась умопомрачительной, жизнерадостной улыбкой, от которой у нее появились ямочки на щеках, а в глазах непроизвольно засверкали озорные искорки.
— Прекрасно, юная леди, — неохотно сдался он. — Теперь я в состоянии оценить ваш ум.