— Не хочу. Раз я во всём виноват, значит, и должен нести наказание. Хотя, если бы я стал писать Ленину, то попросил бы об одном — чтобы не стали трогать людей, которые мне поверили.
— Благородно!
И всё-таки Сергеев не раскусил Таганцева до конца. Таганцев не был повален на землю, не был растоптан, он просто отрешился от всего, стал жить «святым духом», который ощутил в себе, — сломался Таганцев чуть позже.
Не сразу Сергеев понял и то, что Таганцев, называя людей и адреса, называл тех членов организации, которые были уже арестованы, и те явки, что уже засветились, были прикрыты — в них на всяких случай чекисты установили несколько засад. У этого человека было поразительное чутьё, обострённое ощущение воли — здесь, в сырых каменных стенах, не имея никакой информации, он знал, что происходит там, за стенами, и очень точно ориентировался. Сергеев понял, что недооценил своего подследственного лишь тогда, когда тот попытался передать на свободу инструкцию о перестройке «Петроградской боевой организации», настоятельно требовал выйти на связь с Савинковым и объединиться с южанами, сообщал, что всю вину берёт на себя — готов нести свой крест до конца, и под этот крест другие должны получить прощение…
Но не так-то просто было получить прощение. Инструкция, которую Таганцев переделал на волю, была перехвачена. Сергеев схлопотал выговор за миндальничанье и был отстранён от дела. Таганцевым занялся сам Агранов.
Режим в камере руководителя «Петроградской боевой организации» ужесточился.
В Петрограде продолжали идти аресты.
Крестов приехал на заставу Костюрина ночью, злой, промокший — весь день лил колючий нудный дождь, земля пропиталась им, поплыла, сделалась вязкой, даже телега — транспорт, как известно, вездеходный-всепролазный, и та увязала в грязи по самые оси, — ни туда ни сюда. Проехать можно было только верхом, но Крестов, человек упрямый, всё-таки прорвался на заставу на телеге.
С грохотом оббил с сапог грязь, чуть доски крыльца не проломил, так сильно колотил каблуками.
Костюрин находился в канцелярии, при свете лампы-десятилинейки составлял отчёт, который завтра утром должен был отправить в Петроград.
— Не спишь? — сипло поинтересовался Крестов, хотя мог бы и не спрашивать, и без того понятно, что Костюрин не спит.
— Ну ты и даешь, Крестов, — устало проговорил Костюрин, потёр пальцами виски, поморщился, хотел было выдать пару хлёстких фраз, но не стал, смолчал. Осуждающе покачал головой.
Крестов сбросил с себя брезентовик, подсел к столу.
— Выпить у тебя чего-нибудь есть?