— И за Грека мне воры шепнули, — это два. Что Катька с ним в доле работает и в большом уважении теперь.
— И что ж с того? — голосом, не предвещавшим ничего хорошего, пророкотала Хеся.
Катерина, еще больше отстранившись, пристально, тревожно смотрела в лицо Валета, но тот снова, казалось, ничего не заметил и, в упор глядя на мать, хрипло произнес:
— То, что я не вчера родился. И Катькина красота мне кажную ночь в Сибири снилась. И что ж я, не пойму, что такая баба себя долго не удержит? Что ж я, не помню, сколько ей годов? И, думаешь, Грека не знаю? А уж коли они дела мастрячить вместе взялись, так тут кому угодно ясно станет, что…
Договорить Валет не смог, потому что крепкий, маленький кулак Катерины беззвучно впечатался в его нос. Но она не учла, что бить человека, сидя у него на коленях, окажется весьма неудобно, и поэтому на пол с колченогой табуретки они свалились оба. Катерина очутилась сверху и, надсадно взвыв, отвесила любовнику еще одну затрещину:
— Получай, паскуда!!! Все рыло разобью!!!
— Катька, рехнулась?! — Валет оттолкнул подругу, вскочил, вытер рукавом кровь. — Ты чего, белены объелась?!
— И мало тебе еще, поганцу! — удовлетворенно заметила Хеся, железной хваткой беря Катерину за плечи. — Шчас я ремня принесу да добавлю… Гитенька, девочка моя, успокойся, не заходись, не стоит этот халамидник твоих слезок…
— Значит, я — с Греком?! Я себя не удержу?! — орала не своим голосом Катерина, бешено выдираясь из рук «свекрови» и по-собачьи скаля зубы. — Ах ты, сволочь! Сукин сын, гнида, выродок проклятый, шейгиц, шлемазл, мишигер, аз-ох-ун-вей!!!
— Вейзмир, какая совсем стала еврейская девочка… — пробормотала Хеся, с трудом удерживая бившуюся у нее в руках Катерину и неприязненно глядя в растерянное лицо сына. — Что ты стоишь, несчастье моей жизни? Тикай в окно, бежи в катакомбы, я ее долго не сдержу, годы уже не те… Гитенька! Гитя, подожди, не рвись, пожалей маму!!!
Но тут уж Валет окончательно пришел в себя и пулей вылетел в открытое окно. В тот же миг вырвавшаяся из объятий «свекрови» Катерина с коротким нутряным рычанием последовала за ним. Раздался шелест сухих стеблей подсолнухов, звук порванной материи, треск выдираемой из плетня палки, два ругательства, удаляющийся топот — и тишина.
Хеся тяжело плюхнулась на пол, вызвав сотрясение и звон на посудных полках, вздохнула, пробормотала: «Не дети, а золото…» и тихо рассмеялась.
— Слушай, а что тут у вас делается? — вдруг поинтересовался от двери спокойный, слегка удивленный голос.
Хеся, подпрыгнув от неожиданности, повернулась и увидела стоящего на пороге Грека. Тот непринужденно вошел, сел за стол, отогнал от лампы светляка и уставился на хозяйку.