Из-за полуоткрытой двери выбивался желтый свет лампы, пахло пирогами с картошкой, крепким табаком, звучали негромкие голоса.
— … и непонятно даже, зачем вовсе на эту Татьяну соглашаться было! — ворчливо жаловалась Марфа. — Никакой радости, кроме гадости! Кажин день лавровишневые капли глотает, плачет и жалуется, что это не ейное призванье! А рыдать в нашем с Софьей Николавной положенье очень даже вредно, голос сядет, а то и вовсе пропадет, а энта ведьма Нравина только рада будет! Примадонна липовая, поперек себя ширше, зад за три дня верхом не обскачешь! Уж о душе пора подумать в ее годы-то, а все Татьяну распевать рвется! Тьфу, срамота!
— Может, поприжать ее, эту примадонну-то? — донесся до Софьи задумчивый бас Мартемьянова. — Оно у меня не задержится… Ночи сейчас темные, по морозу и до околоточного не докричишься, а мои ребята и не такое срабатывали…
— Побойтесь бога, Федор Пантелеевич, не грешите… — помолчав, с явным сожалением отозвалась Марфа. — Кабы этак просто все было, я б и сама Нравиной личность кулаком-то разворотила. Мне это сильного поту не выбьет, но ведь что люди-то скажут? Они скажут, что Софья Николавна этаким неправедным путем в примы рвется, кромешников нанимает, а к чему же нам лишняя напраслина? Анна Николавна вот считает…
Но тут уже Софья очнулась от столбняка и закричала, врываясь в кухню:
— Марфа, Федор, вы с ума сошли! Что это за разбойничьи прожекты?! Мало мне того, что…
Договорить Софья не смогла, потому что Мартемьянов тут же встал, и не успела она оглянуться, как уже оказалась намертво притиснутой к его широкой, твердой, будто железной груди, а в нос ударил знакомый запах лошадиного пота, табака и дегтя. По опыту зная, что пытаться освободиться от этих объятий совершенно бессмысленно, — по крайней мере, в первые мгновения, — Софья вздохнула и покорилась неизбежному. Через минуту она жалобно попросила:
— Федор, отпусти, ради Христа, ты мне сломаешь ребра…
Мартемьянов слегка ослабил хватку, но Софью из рук не выпустил.
— Соскучился я, Соня, ты бы ведала как… И дел толком не закончил, бросил на половине, полетел сюда… И гляди ты, вовремя! Марфа тут жалуется, что тебя в твоем тиятре замордовали совсем…
— Марфа, как не стыдно… Федор Пантелеевич, ты ее не слушай, — через силу улыбнулась Софья. — Обычные театральные интриги, без которых ни одна премьера не обходится. Такая уж наша комедиантская судьба.
— А коль обычное дело, так что ж ты зареванная пришла? — спокойно спросил Мартемьянов, но Софья сразу увидела в его черных глазах знакомый недобрый блеск. Вздрогнув, она поспешно сказала: