— «А счастье было так возможно, так близко…» — вспомнила Софья строки из последней арии Татьяны. Забывшись, она прошептала их довольно громко и очень удивилась, когда плечо Федора напряглось под ее рукой.
— Соня?..
— Да? — опомнилась она. — Прости, я… Это моя заключительная ария, где Татьяна прощается с Онегиным навек. До сих пор не понимаю, как ее правильно спеть… Прости, но сейчас я никуда не поеду с тобой. Я не могу подвести Альтани, партнеров по сцене, да и Москва ждет премьеры. Поезжай пока один.
— Плохо тебе со мной, Соня? — вдруг спросил он. — Совсем худо?
Софья горько улыбнулась, в который раз убедившись, что обмануть Мартемьянова нельзя. И сказала правду.
— Не плохо. Но и не хорошо тоже. Ты не обижайся, мне ни с кем хорошо быть не может, так уж, наверное, суждено нам, Грешневым…
— Соня, ведь столько лет прошло, — помолчав, медленно произнес Федор. — Три? Аль четыре?
Софья не ответила, борясь со сдавившим горло рыданием, и Мартемьянов вспомнил сам.
— Четыре без малого. Четыре года ты с Черменским врозь. А до того одну ночь с ним на берегу реки высидела — и всё. И всё, Соня! Ни женой ты ему не была, ни невестой, ни зазнобой. Нешто не прошло до сей поры?
— Выходит, так, — сглотнув наконец стоящий в горле горький комок, подтвердила Софья. — Мне тебе лгать никакого резона нет. Я и сама рада бы избавиться, но…
Продолжать она не стала, и в комнате надолго повисла тишина. Свеча, замигав, заплакала прозрачными каплями воска, накренилась и погасла, комната погрузилась в темноту. Софья уже подумала было, что Федор заснул, когда рядом снова послышался его хриплый голос:
— Соня, ты же помнишь, что я тебя на волю пущал. Помнишь ведь? Сразу опосля того, как ты эти письма анафемские у меня нашла. Я ведь тебя силом-то держать не стал бы после такого. Только ты ж не ушла, отчего?
— Сама не знаю, — честно ответила она. — Марфа уверяла, что ты застрелишься…
— Хм… Марфа?.. — озадаченно проворчал Федор. — Вот, значит, кто мне заступником-то тогда был…
— А ты не знал? — без удивления спросила Софья. — Я чуть с перепугу сама не умерла, когда она повалилась мне в ноги и начала рыдать. Никогда в жизни от нее ничего подобного не видела! Она клялась, что ты смертный грех над собой совершишь, и…
— И что с того? — Мартемьянов приподнялся на локте. Софья увидела смутно блеснувшие из потемок белки его глаз. — Тебе-то что с того было, Соня? Я перед тобой кругом грешен… Обманом из Ярославля увез, письма эти до тебя не допустил. Вот ведь черт попутал сохранить их, следовало спалить сразу, и все бы шито-крыто было по сей день!.. Сама же ты тогда плакала, что я жизнь твою перерезал, так что тебе до меня? Застрелюсь, удавлюсь — какая разница? Пожалела, что ль? За что?!