Из тёмного небытия его вынесло мягкой волной заклятья. Целительного, нежно подхватывавшего, отгонявшего злой мрак забвенья. Глаза открылись.
Потолок. Высокий фигурный потолок, пересечённый коричневыми балками морёного дуба, испещрёнными прихотливой резьбой. Потолок парадного зала в их старом доме. Его и тётушки Аглаи.
– Очнулся, шельмец, забодай тебя корова, – над ним появилось лицо. Женское, уже не слишком молодое – по людским меркам лет тридцать пять, у глаз – сеточка морщин. Клара Хюммель терпеть не могла рядиться в молоденьких. Особенно когде тебе за триста, ты куришь трубку, носишь мужские сапоги и лосины, вечно таскаешь на поясе длинный полутораручный меч, которым, кстати, пользуешься с невероятной ловкостью. В опасных ситуациях – а их насчитывалось едва ли не больше, чем волос на голове – она привыкла полагаться на сталь, а не на магию.
И, надо сказать, пережила многих, кто придерживался противоположных взглядов.
– Великие силы, Клара... – А, вот и тётушка... – Клара, он будет жить?! – Бедная ты моя. Голос от слёз так и дрожит.
– Не болтай глупости, Аля. Разве этого здоровяка так просто положишь! Вот увидишь, через неделю по девкам бегать будет, как новенький.
– Клара! – ужасается целомудренная тётушка. Ужасается, несмотря на то, что с Кларой они подруги уже лет эдак двести девяносто пять или около того. В общем, с самого детства.
– Не охай, Алька. Принеси лучше из моей сумки такой синий флакон, там ещё орел на пробке. Да, пожалуйста, я сейчас ещё пару заклятий наложу... А теперь слушай сюда, мальчишка, – дверь за тётушкой Аглаей закрывается и голос Клары Хюммель тотчас меняется. – Слушай, болван неотёсанный, если ты ещё раз напугаешь мне Алю, я... я сама тебе яйца отрежу. Понял?! Ты на себя посмотри, посмотри, пока я заклятье держу!
Фесс скосил глаза.
Всё левое плечо являло сейчас настоящий перепутанный клубок по меньшей мере полусотни наложенных заклятий. Клара сделала их на краткий срок видимыми.