Директор «Лароссы» мгновение колебался:
— Если взрыв — не случайность, какая бывает раз в сто лет, тогда… Ну, разумеется, это покушение не на Джанкарло Висконти! Даже будь у него такие серьезные враги, никто и предположить не мог, что его понесет этим утром кататься на болиде Лорни!
— Понятно. И последнее. Пока — последнее. Где можно увидеть мистера Лоринга?
Эдуар Мортеле бросил взгляд через плечо комиссара:
— Да вот он. Я позвонил ему и просил приехать быстрее. Но что-то он уже очень быстро. Дени! Мы здесь!
И директор с преувеличенной энергией замахал руками над головой.
Айрин Тауэрс раз сто видела Даниэля Лоринга на экране телевизора. Она по-прежнему, когда удавалось вырвать время (хотя его далеко не всегда удавалось вырывать), с удовольствием смотрела заезды «Фортуны». Эта страстная, мощная, истинно мужская схватка находила отклик в ее душе, позволяя снять напряжение от работы и вызывая трепет, какого она не испытывала ни разу, когда сражалась и рисковала сама. Особенно невероятно выглядел длинный изогнутый клинок трассы, с чудовищной скоростью несущийся навстречу пилоту. Это происходило всякий раз, когда оператор включал камеру, установленную на одном из болидов, почти над головой гонщика. В такие моменты была видна лишь верхняя часть шлема и руки в больших перчатках, сжимающие руль, который, казалось, пытался вырваться: с таким видимым усилием пилоту приходилось сдерживать сумасшедшую мощь летящей по трассе машины. А впереди виднелся остро выступающий нос болида, хищно нацеленный в стремительно одолеваемое машиной пространство.
В такие мгновения только цвет — шлема, перчаток, переднего сполера [4], да еще комментарий ведущего позволяли понять, кого из гонщиков показывает оператор. Правда, когда он показывал Даниэля Лоринга, это можно было определить сразу — даже на черно-белом экране. (Однажды, после задержания крупной заезжей банды, Айрин смотрела такие нецветные гонки — в крошечном телевизоре полицейской машины, на которой ее подвозили домой, в Лондон.) Лоринг как-то по-особому держал руль: не то чтобы тверже других, но надежнее — будто знал, как именно взять его, чтобы не заставить машину сопротивляться. У него руль не рвался из рук, болид работал вместе с пилотом, как продолжение его существа. Это было непостижимо и восхищало, чуть ли не больше, чем все зрелище гонки.
Еще Лоринг бывал удивителен, когда поднимался на подиум. Если занимал первое место (а он выигрывал уже Бог знает сколько раз), то, взяв тяжелый кубок, высоко подбрасывал его и ловил. Пресса, то восхищаясь этим мальчишеским жестом, то иронизируя и ехидничая, называла его «броском Лоринга».