Тем временем флегматичный Дидье остановился напротив Бесчастных и махнул стволом, дескать, слезай с дивана. Охотник в ответ буркнул «пшел нах!» и остался сидеть, всем своим видом демонстрируя, что облегчать работу «говорливому» не намерен. Боевик, не меняясь в лице, цапнул лейтенанта за ремень разгрузки и резко дернул. Бесчастных, не успев упереться подошвами ботинок в мохнатое покрытие, съехал на пол, неловко подогнув ноги, и выразился куда более емко. Викентий рванулся было на помощь, но напарник «говорливого» был наготове, и Егоров расслабился — еще бы, под прицелом скорострельной «дуры»! Дидье раздраженным тычком заставил лейтенанта выпрямиться, стоя на коленях. Приставил ствол пистолета ко лбу пленного и предусмотрительно прикрылся ладонью, выказав несомненный опыт в подобных делах. Палец на спусковом крючке напрягся, выбирая слабину, но Бесчастных начал движение на неуловимое мгновение раньше — дернулся, уводя дуло по касательной, и в отчаянном рывке саданул «говорливого» головой в живот. Места для размаха было мало, но лейтенант умудрился вложить в удар всю массу тела, и боевик, не ожидавший подобного поворота, рухнул на пол. Охотник оказался сверху и нелепыми со стороны рывками начал подминать противника под себя, стремясь добраться до лица.
Что было дальше, я не видел: мысленно возопив «Петрович, пошел!», я сложился пополам, почти прижавшись грудью к коленям, и резко распрямился, изо всех сил оттолкнувшись ногами от пола и обрушив на спинку дивана весь свой невеликий вес. Нехитрый прием сработал — достаточно массивный предмет мебели не устоял и довольно медленно, я бы даже сказал, величаво, завалился назад. Я еще краем глаза успел заметить рыжий ком, обрушившийся откуда-то из-под потолка на второго боевика, потом меня довольно сильно толкнуло в спину чем-то мягким, я соскользнул с дивана и чувствительно приложился затылком об пол. Рядом взвизгнула от неожиданности Галя, но ее жалобный крик затерялся на фоне роскошнейшего воя, исторгнутого глоткой атакованного Петровичем боевика. Кот с удовольствием ему аккомпанировал, пустив в ход наигнуснейший из имевшихся в запасе голосов, и я едва успел «отгородиться» от волны звериной ярости. Впрочем, чужую кровь на языке я почувствовал, но отплевываться не было ни сил, ни времени: где-то вне поля моего зрения, за не слишком надежным укрытием закашляли выстрелы — одиночные из «дефендера» и длинная дробь «спектра». Звуки эти были настолько чужеродны, что не затерялись даже на фоне диких завываний истерзанного моим напарником боевика и грохота разбитых пулями цветочных горшков и ваз на полках.