Я почти не бываю на этих выступлениях, так как физически чувствую атмосферу идолопоклонения, которую создаёт вокруг вас восторженная публика. Вера — дело глубоко личного духовного опыта.
Массовое, повальное увлечение религией — всего лишь увлечение, мода. Кроме того, у толпы есть свойство, воздвигнув кумира, через некоторое время его свергать…
А вы, вроде ничего этого не замечая, с чистым сердцем продолжаете свою проповедь.
Как‑то вечером подъезжаю к клубу на Волхонке. Вы появляетесь, окружённый людьми. И здесь, на улице, они все задают вопросы, спрашивают, когда можно приехать в храм креститься.
Наконец вы садитесь в машину, и мы едем.
— Полковник, вы не хотите мне что‑то сказать?
— Нет.
— Не лукавьте. Я уже давно чувствую, назрело. Говорите!
— Ох, батюшка, может быть, я не прав, но мне кажется, что все эти люди превращают вас в суперзвезду. Поверьте, во мне говорит не ревность. В некоторых своих статьях вы начали повторяться. А каждое ваше выступление, по–моему, должно быть событием.
— Володенька, вы совершенно правы. Но войдите и в моё положение. Столько лет я молчал! А теперь, подобно сеятелю из притчи, получил уникальную возможность разбрасывать семена. Да, большая часть из них упадёт на каменистую почву, всходов не будет. Думаете, я не вижу, какая каша в головах у людей? Но если после моего выступления пробудится хоть несколько человек, пусть даже один, разве этого мало? Знаете, такое ощущение, что вскоре все это кончится, по крайней мере для меня.
— С чего это вы взяли?
В ответ — молчание.
— Между прочим, на днях встречаюсь с писателями в Доме литераторов. Приходите!
И вот я сижу в переполненном зале, смотрю на освещённую сцену, где вы, прочитав лекцию, с микрофоном в руке отвечаете на вопросы. Им несть числа. Вы вдохновенно отвечаете на них, пока не разворачиваете очередную записку.
— Ага! Вот она! Ну как же! Я давно её ждал. Даже здесь не обошлось без неё. «Что делаете вы, еврей, в нашей православной церкви?» — вот что тут написано…
Отец Александр, Александр Владимирович, Саша! Вы спокойно рассказываете аудитории, что для христианства «нет ни иудея, ни эллина», а у меня сжимается сердце. Как же я мог укорять вас, когда каждое ваше выступление в этой обстановке — это ещё и акт личного мужества… «Господи! Сохрани и спаси батюшку моего, отца Александра!»
Весной и летом вы совершаете две поездки в Италию. После одной из них встречаю вас в аэропорту Шереметьево, заранее радуясь, что вам удалось отдохнуть.
Вы появляетесь из‑за стойки таможенного контроля неузнаваемым. Постаревший. Какой‑то низенький. Под глазами мешки.