Однажды, уезжая из города в острый момент войны, Маруся сказала нам: «Увидимся, здесь или не здесь!» — «А со мной?» — спросил брат.
Этот вопрос и сейчас стоит передо мной, но Господь так устроил сердце человека, что надежда в нём не умирает, а пути его — неисповедимы…
Через несколько дней после отъезда брата я решила воспользоваться тем настроением, какое у него было в Загорске, и написать ему письмо.
В этом письме я пыталась раскрыть перед ним то обстоятельство, что не случайно попал он в нашу «орбиту», что по существу он всегда находился в ней, пыталась показать на примере его собственной жизни и жизни всей нашей семьи, что тоска по христианскому мироощущению присуща в той или иной мере многим из наших единоплеменников.
Хорошо выражено это чувство в стихотворении нашего родственника, поэта Василевского. В одном из старых ленинградских сборников я нашла его стихотворение «Вербная суббота». Проходя мимо церкви в Вербную субботу, в тот момент, когда молящиеся выходят с зажжёнными свечами в руках, поэт глубоко чувствует значение происходящего: «Мир, измученный снами пустыми, отдыхает от зла и тоски». Не в состоянии слиться душой с совершающимся торжеством, он заканчивает стихотворение словами: «Я несу не мольбу, но печаль, не моей, но прекрасной святыне». Подобные настроения мы находим у писателя Гершензона, художника Левитана и многих других.
Я напоминала ему о том, как он, по каким‑то непонятным ни ему самому, ни окружающим причинам, с 8–летнего возраста считал праздник Введения во Храм Божией Матери своим праздником, как он всю жизнь искал в живописи и музыке христианские мотивы и ценил их больше всего. Я пыталась доказать, что он только тогда сможет понять истинный смысл своей тоски и стремлений, когда до конца осознает слова, которые он так любил при исполнении реквиема Моцарта: «Благословен Грядый во имя Господне!».
Это письмо не должно было быть только моим письмом. Только в том случае оно получит силу, если все высказанные в нём мысли и чувства пройдут через благословение батюшки.
Батюшка не вставал с постели. Письмо моё он оставил у себя, чтобы внимательно прочесть. Возвращая, сказал, что все написанное он одобряет и считает необходимым. Единственное, против чего он возражал, это обращение, в котором я употребила не собственное имя, но ласковое слово, с которым мы привыкли обращаться друг к другу. Батюшка сказал, что имя имеет очень большое значение и каждого человека надо называть его собственным именем, а не как‑либо иначе. «Часто в семьях называют: Муся, Люся, Ася, — сказал батюшка. — Это не настоящие имена. Ласкательное имя должно быть как можно ближе к полному. Пользование придуманными именами расслабляет душу».