Линн проводила его до двери. На секунду Слоун остановился и взглянул на нее. Она отступила назад, испугавшись, что он снова ее поцелует. Но он повернулся и вышел в ночь.
Но завтра он вернется. И будет с ней долгие часы. Почему она попросила его позировать? Почему вообще с ним связалась? Должно быть, сошла с ума. Совсем сошла с ума!
Но больше всего Линн тревожило то, что она чувствовала в глубине души, когда только лишь начинала думать об этом. Почему у нее так взволнованно билось сердце? Почему?
Утром за завтраком Линн только и думала, что о картине, на которой изобразят Слоуна. Как она его нарисует? С трубкой, читающим книгу, с Космо у ног или, может быть, облокотившимся о перила внутреннего дворика?
Она начала делать наброски, надеясь, что это поможет ей принять решение.
— Доброе утро!
Он уже побрился. И причесался. Воротник мягкой синей рубашки расстегнут. Слоун надел джинсы и парусиновые туфли. И выглядел совершенно спокойным.
— Доброе утро, — ответила девушка.
— Что это значит? — поинтересовался Слоун.
— Пытаюсь решить, как тебя нарисовать.
Он задумчиво посмотрел на наброски.
— Они хорошие. Действительно хорошие!
— Судя по голосу, ты удивлен.
Он улыбнулся:
— Может быть, так оно и есть.
Смешно, но Линн почувствовала огромное удовольствие, когда поняла, что они ему понравились.
— Хочешь посмотреть, что я сделала с тех пор, как приехала сюда?
— Ладно.
Она показала ему наброски. Любой художник захотел бы показать свои работы при первом же намеке заинтересованности зрителя. А Линн была до не приличия нетерпеливой.
Она показывала одну картину за другой, стараясь осветить их как можно лучше. Дождавшись его кивка, девушка откладывала рисунок в сторону и брала в руки следующий. Их было десять. Большинство — с видами океана. Его портрет она приберегла напоследок.
Слоун был поражен.
— Я не знал, что ты это рисуешь.
— Ты туда спускался и долго смотрел на океан, так что мне было легко. Ты позировал мне, сам того не зная.
Он взял в руки холст. Бухта, гладкий песок, прилив, белокрылая чайка, кружащая в вышине. Его фигура резко выделялась на фоне пляжа.
Слоун протянул ей картину. Линн обеспокоило выражение его глаз. Одиночество, какая-то боль.
— Кажется, ты прекрасно уловила мое настроение.
— Я пыталась найти для него название. Как насчет «одинокий человек», или «одиночество», или «воспоминание»?
В его глазах вспыхнул опасный огонек. Казалось, он хотел что-то сказать, но передумал. Спросил только:
— Как ты нарисуешь меня теперь?
— Крупным планом. Здесь ты просто фигура на пляже, а теперь я хочу нарисовать твое лицо.