— Мы жители этого села, были ранены двенадцатого октября. Тогда здесь был бой.
Фома Миронович рассказывал Коняхину, что двенадцатого октября, когда был бой, и в самом деле было ранено несколько местных жителей.
Может быть, немцы и поверили бы в эту версию, если бы обер-лейтенант не обратил внимания на их бинты. Почти вся их одежда ушла на них: и нательное белье и даже гимнастерки. И сейчас поверх чистых тряпок, которые принес Паша, рука Коняхина была повязана куском материи, оторванным от гимнастерки. То ли немец догадался обо всем, то ли хотел их спровоцировать, но спросил прямо:
— В какой части служили? Кто командир? Где расположена часть? Вот карта, покажите.
Вопросы обер-лейтенанта Коняхин оставил без внимания, но карту взял. Его самого сейчас интересовало расположение наших и немецких частей. «Может, убежим, тогда пригодится».
На карте аккуратно были обозначены границы расположения и номера немецких и наших частей, позиции рот и даже огневые точки. 53-й танковой бригады не значилось. Неужели перебросили на другой участок? Не может быть, чтобы немцы не знали о целой бригаде. И пехотных дивизий меньше, чем было тогда, перед наступлением.
Он старался запомнить все, что было изображено на карте. Обер-лейтенант нетерпеливо спросил:
— Ну?
— Я же вам говорю, что мы местные…
Удар свалил его с ног. Потом его били палкой. Наконец обер-лейтенант сказал:
— Даю вам возможность подумать два часа. Я человек гуманный, но, если вы и через два часа ничего не скажете, мы вас повесим вон на том дереве, — обер-лейтенант показал на окно. Перед домом, где шел допрос, стоял старый разлапистый дуб. Ветер срывал с него остатки листьев.
Коняхина отвели в амбар, у двери поставили часового. Минут через двадцать туда же бросили Яшу. Бросили как мешок. Видимо, его сильно били, все лицо вздулось, посинело. Он тихо, сквозь зубы, стонал. Лейтенант склонился над своим заряжающим:
— Больно?
— Я им все равно ничего не сказал. Честное слово!
— Чудак! Будто я тебя не знаю…
— Скорей бы уж умереть, — сказал Яша.
— Мы еще с тобой поживем! — бодро сказал Коняхин, а сам подумал, что жить-то им осталось не более часа.
Но ни через час, ни через два за ними никто не пришел. Только к вечеру дверь открылась, и в амбар втолкнули мужчину лет сорока пяти. Он матерился и кому-то угрожал:
— Я до тебя доберусь, продажная шкура!
Потом поднялся на ноги, обшарил все углы и опять устало опустился на пол:
— Нет, видно, отсюда не выбраться. Хотя постойте-ка, нас трое, можем раскопать крышу. Поможете?
— Посмотрим, — уклончиво сказал Коняхин и кивнул на Яшу: — Из него помощник плохой.