— Нет, — юрист попытался привстать, но силы окончательно оставили его и он тяжело рухнул на диван. — Нет, это конец. Слабенький я оказался. Вон как скрутило.
— Да не сгущай ты краски, — начал было я, но был остановлен слабым кивком.
— Костик, — Леха раскашлялся и потянулся за кружкой. Отхлебнув немного, он посмотрел на меня помутневшими глазами. — Костик, обещай мне.
— Что угодно Леха, — я жизнерадостно кивнул.
— Обещай, что не позволишь мне топтать землю, после того, как я перерожусь. Не хочу я этого. Не правильно это и мерзко. Я бы из окна сиганул, или как логист повесился, если бы сил хватило. Обещай мне, как только подниматься начну, сразу пулю в голову.
Я внимательно посмотрел на умирающего товарища, того, кто совсем недавно смеялся, шутил, делился планами на будущее и вообще был неплохим человеком, и теперь так стремительно угасал, на моих глазах превращаясь из крепкого пышущего жизнью и здоровьем молодого мужчины в бледную его копию.
— Обещаю, Леха, не сомневайся. — Ладонь моя уверенно легла на цевье автомата. Знал бы ты, Леха, какими усилиями мне далась эта самая уверенность. Когда юрист попросил застрелить его после смерти, во мне будто все оборвалось. В один момент я будто осознал все то, что случилось, как будто до сих пор я отрешенно смотрел на мир сквозь призрачную пелену, и чья-то жестокая рука вдруг сорвала её с моих глаз, выставив напоказ всю мерзость происходящего. Но не мерзость была тому виной, не мертвяки, тянущиеся к тебе, скрюченными смердящими лапами, а осознание конца. Кончилось все. Закончились пикники на природе, пьянки в барах, походы в кинотеатры на выходных. Закончился вечерний бильярд и футбол по телевизору. Закончился новый год, шопинг, летний отдых на пляже. Закончились автомобильные пробки, новые компьютерные игры. Подошли к концу бесконечные мыльные оперы, как впрочем, и телевиденье в целом. Не будет ни олимпийских игр, ни гонок первой формулы, ни зимнего биатлона. Будет только смерть, смрад и нечистоты, да автомат в руках, пока есть патроны.
— Обещаю, — улыбнулся я, — затушив об подошву ботинка последнюю сигарету, понял, что снова отчаянно хочу курить.
Дождавшись от меня, таким образом, согласия на первое сознательное убийство, Леха перевернулся на другой бок и отключился, провалившись в беспокойное забытье. Марк, как будто чувствуя мое состояние, не уходил от двери, очевидно держа наготове автомат, но так и не сделал попытку войти в кабинет, а я все сидел и ждал, машинально гладя пальцами отполированное цевье своего смертоносного приятеля. Секунды складывались в минут, минуты в часы, а солнце за окном медленно заваливалось на запад, отсчитывая последние мгновения светового дня, как вдруг что-то произошло. Воздух вдруг стал пронзительно звенящим, почти осязаемым. Складывалось впечатление, что ты протянешь руку и схватишь за невидимые воздушные потоки, рванешь, намотаешь их на кулак.