Громадная летунья проследовала через фонтан, вернулась и, ненадолго зависнув в воздухе, стала набирать высоту. Мими подумал: интересно, видно ли ей с высоты людей, фонари, воду? Едва подумав это, заметил он наверху у клепсидры женщину в белом, в светящемся белом платье, в фате, с букетом цветов. «А вот и призрак». Мими глянул на индуса, тот сидел, невозмутимый, прикрыв глаза. Мими снова глянул на вершину оврага. Женщина исчезла.
— Вы видели?!
— Я видел Будду в непривычной для меня аватаре. Он говорил: «Я — та сила, которая удерживает в берегах реки и стремит их вдаль. Я — играющая вода и игры ее».
Именно над играющей водой (не ведая того) выслушал поручик Ясногорский рассказ академика Петрова о среднем сыне; пробивавшемся к Деникину в девятнадцатом году и то ли расстрелянном, то ли ссаженным с поезда и погибшим от тифа на полустанке либо станции.
— Расстрелять можно и больного, одно другому не мешает, — заметил Мими. Неизменными были компоненты: поезд, юг, станция с мгновенно забывающимся названием, смерть.
Позже бывший военспец Ясногорский тоже был ссажен с поезда (тиф? пневмония?) на одной из южных станций, куда привез едущих в эвакуацию блокадных жителей Ленинграда глупый паровоз: ехали не туда, станция вскорости занята была фашистскими войсками. Судьба Ясногорского неизвестна, он мог умереть сам, его могли убить, он мог застрелиться. Не страшно ли тебе, пассажир, проезжать на поезде твоем, нумерованное место купейного вагона, станции юга? на любой из них ты можешь остаться навеки. Мне нравится название станции — Дно, а вам? Как сказал бывший узник концлагеря, бежавший оттуда в костюме своего убитого палача, Станислав Ежи Лец: «Наконец-то я достиг дна. Снизу постучали».
— Эта играющая вода играет в видения? — спросил Мими.
— В видения, в нас, в мысли наши и сны, она играет с жизнью и смертью. Для одних такая вода опасна, для других смертельна, третьи вовлекаются ею в счастливые события, но и в них ходят по краю бездны. Ручей с играющей водой таков, что каждый берег его — другой берег.
— Что?
— Закройте глаза.
Мими послушно зажмурился. Из нарастающего исподволь звона возник сын, стоящий неподалеку с перевязанным плечом, забинтованной головою, алыми свежими пятнами на бинтах и на рубашке, свежая, кратко проступившая перед смертью кровь.
— Здравствуй, папа, — сказал сын, — я пойду на другой берег. Перейдя ручей, он глядел на Мими. На той стороне ручья был день вместо ночи, куда-то исчезли бинты, повязки, кровь, сын улыбался детской улыбкой, в траве стрекотали кузнечики, прыгали зверушки. Полз еж, много было на дневных деревьях другого берега разноголосых птиц.