…обиду Вилхо запил вином.
Угорь копченый был вкусен, солоноват только. Ну да не оскудели подвалы дворца, хватит в них кувшинов с вином, чтобы утолить жажду.
А Янгхаар… что ж, многие оскорбления готов вынести Вилхо.
Но не забыть.
Говорят, черную душу набело не перекрасить.
Разве что вернуть к богам, чтобы Пехто, хозяин подземного мира, встречающий души на костяном мосту, поймал ее своим крюком да, перекинув за спину, в садок, отнес к Небесному кузнецу. Будет кричать душа, рваться на волю, да подхватит ее кузнец клещами, кинет в горн, в котором молнии варятся, и станет калить семь раз по семь лет. А как раскалится, то и ляжет душа на наковальню. Загромыхает тогда тяжелый молот, заглушая стоны.
Плакать станет душа.
Взмолится о пощаде.
Но глуховат Небесный кузнец, забиты уши его пеплом. И будет он работать, стараться, пока единожды сотворенное наново не перекует. Раскроет перекованная душа звенящие крылья и спуститься на землю, отыщет свободное тело, возвращаясь в круговорот жизни.
Но и тогда эти, переделанные люди, будут отличны от истинно сотворенных.
Я смотрела на спящего Янгара, думая о том, что будет с его душой. Она ведь не сама обуглилась. И если так, разве виноват он в том, что с ним было?
Он же во сне улыбался, как-то так хорошо, что мне хотелось сберечь эту его улыбку. Но я знала, что наведенный сон долго не продлится. И мое время уже почти вышло.
Уходить пора.
Так почему же медлишь, Аану?
Наклонившись, я коснулась губами губ. Горькие какие… жесткие. И обветрились.
— Не уходи, — попросил Янгар, не открывая глаз.
— Я вернусь.
Завтра.
Или позже, но не в обличье человека.
— Медведица, — он вдруг открыл глаза, и я отпрянула, испугавшись, что увидит, догадается, поймет, кто я ему. Но нет, спал Янгар. И рука, потянувшаяся было ко мне, упала безвольно.
— Медведица, — ответила я и убрала черную прядь с лица. — Так уж получилось.
И с каждым днем во мне человеческого все меньше. Не потому ли меня так тянет к нему? И отойти страшно, отнять руку от смуглой щеки. Еще мгновенье… или два.
Я любуюсь Янгаром.
Долго, дольше, чем это было бы разумно. И он начинает ворочаться, стряхивая остатки колдовства. Пора уходить, Аану.
И отступив за порог, я прикрыла дверь.
Пять ступенек. И пролет с выбитым окном. На камне уже наросла толстая ледяная корка. И на полу лежит край снежной шали, на котором останутся мои следы… ничего, к утру вычистит, занесет.
Горелая башня не предаст свою хозяйку.
Я выбралась наружу.
Зимние ночи долго длятся. И луна еще висит на небосводе. Снежит. Вьюжит, но пока робко, словно зима только-только пробует собственные силы. Где-то совсем рядом гулко ухнула неясыть. И я услышала, как сквозь сон встрепенулись мелкие птахи: кто-то из них не застанет рассвета.