Я помню старые сказки.
— Я спасти ее! — голос Тойву был полон гнева.
Возможно. Но разве я просила об этом?
— Я убить ее, — костлявая рука нажимает на грудь. И ребра хрустят. Когти впиваются в кожу, готовые разодрать ее. — Съесть сердце. Тук-тук.
— Но тогда ты не получишь свободу, — меня хватает на то, чтобы смотреть в глаза оборотня. Сколько она прожила? Сто лет? Двести? Больше?
Акку подарила ей долгую жизнь, но не сохранила молодость. И тело, подточенное многими болезнями, ранами, устало.
— Почему? — спросила старуха, когда я почти соскользнула в сон. — Если не жалость?
Не знаю.
Быть может, потому, что смерть — слишком высокая цена за один удар.
— Он все равно проклят, — скрипучий голос Тойву проникал сквозь сон.
Пускай. Тогда нас, проклятых, будет двое.
— Хорошо…
Я не слышу, как она уходит. Сплю. И во сне попадаю в пещеру, где чаша воды, подземный жемчуг и мужчина, который поет мне колыбельную на незнакомом языке.
Тойву возвращается спустя несколько часов.
— Он будет жить, — говорит она уже и кривится. — А ты…
А я приму ее силу, хмельную, как молодое пиво, которое варили в Лисьем логе.
Жизнь Тойву оборвется с первым лучом солнца.
Она умрет тихо, со счастливой улыбкой на губах. И утром я отнесу ее к корням старого дуба. На дно ямы ляжет медвежья шкура, а в руки Тойву я вложу ту самую шкатулку. И повинуясь порыву, нарву букет из ромашек, васильков и колючей череды: пусть дорога души ее будет легкой, а хозяин подземного мира — милосердным.
Я вернусь в хижину.
И на дверях ее подарком от бельмяноглазой Акку будет висеть медвежья шкура. Она придется мне впору. Заглушит голос сердца. Заберет боль. Оставит холод, тот, внутренний, который лишь живая кровь способна утолить.
И закрывая глаза, я всякий раз буду слышать, как где-то далеко бьется сердце.
Тук-тук.
Красиво.
Янгхаар очнулся, когда и лес, и овраг остались далеко за спиной.
Кейсо опасался, что мальчик не выдержит скачки, но и медлить не смел. Чудились за спиной голоса гончих, которые, говорят, у Тридуба весьма хороши. Вот и нахлестывал лошадей.
Летели.
Месили копытами сочные травы заливного луга и отяжелевшие, налившиеся позолотой, колосья пшеницы. Взбивали придорожную пыль.
Лошади проскочили сквозь низкий осинник, за которым проблескивала широкая лента реки. Пошли по воде, и брызги разлетались, как некогда монеты, щедро разбрасываемые рукой Янгара. И только миновав излучину, Кейсо позволил лошадям перейти на шаг. Нынешние места были знакомы ему.
Кейсо спешил.
Но и в спешке не позволил себе беспечности. Остановившись в низине, поросшей мелкой жесткой осокой и ежовником, который шелестел, предупреждая о незваных гостях, Кейсо перерезал веревки, что удерживали Янгара в седле.