Юленька ненавидела этот мир, грязный, серый и совершенно неправильный. Ненавидела Алекса — из-за него Юленька попала сюда! Ненавидела и Джека — разве бывают такие имена? У американцев, конечно, бывают, но на американца Джек не походил ничуть. Он был мелким, как пятиклашка, и дохлым. Кофта болталась на нем, как на вешалке, и только худые запястья торчали из рукавов. На запястьях-черенках сидели широкие лопатообразные ладони. Они были какими-то совсем уж темными, как у маминой подружки, которая отдыхала на Бали и много про Бали рассказывала. Она еще парео привезла, в подарок. Но, наверное, подарок маме не понравился, иначе зачем она его в шкаф спрятала?
Однако же сейчас дело не в парео, а в Джеке, который упорно брел по берегу и на Юленьку не смотрел. А ей приходилось смотреть на его макушку, на которой волосы торчали дыбом. И еще на тощую и темную, в цвет рукам, шею. И чем дольше Юленька смотрела, тем сильнее становилось желание ударить.
Взять камень.
Красивый белый камень.
Тяжелый красивый белый камень.
Который удобно ляжет в руку.
Которым можно размахнуться и…
Юленька потрясла головой, пытаясь избавиться от этих мыслей. Не будет она никого бить! Это неправильно бить людей по голове.
Конечно. Просто толкнет. К воде. Джек мелкий. У нее получится. Если в спину… или в плечо… так, чтобы в воду рухнул. Здесь уже глубоко… глубоко и хорошо… потом и самой можно будет… вымыться. Она же в грязи и это плохо. А вода красивая. Полупрозрачная, как лунный нефрит из маминых серег, которые Юленька взяла без спроса и потеряла.
Она не специально! Не специально! А мама ругалась и превратилась в маму-я-же-тебе-говорила. Юленьке было грустно. Она бы принесла серьги, если бы помнила, где именно потеряла. А выходит, что здесь. Вот же они, лежат на дне, окрашивает воду перламутром… нужно лишь наклониться… сначала толкнуть, потом наклониться…
Нефрит темнеет, наливается золотом… превращается в глаза. Самые красивые глаза, которые Юленька когда-либо видела.
Ей хочется подойти ближе… еще ближе… заглянуть… прикоснуться. Ведь золота много. Яркого-яркого, как ничто иное в этом унылом мире.
— Юлька!
Ей кричат?
— Не слушай их, — говорит существо. — Не слушай.
— Не буду.
— Хочешь, я сыграю?
Ах, какое у него лицо! Юленька готова любоваться им вечность.
— Я сыграю? — вновь спрашивает он и, склонив голову, робко улыбается.
— Сыграй.
— Покрышкина!
— Джек, сделай же…
Скрипка тоже соткана из золота, но темного, почти черного. Струны на ней — волосы. Пальцы — смычок. Они нежно касаются натянутых нитей, и хрустальный звон заставляет Юленькино сердце замереть.