Лужи просыхали. От них оставался белесый налет, который тут же трескался и трескал сам камень, сдирая яркие его краски. Они облазили чешуей бабочкиных крыл, липли к штанам и ладоням, оставались на них следами позора.
Нет никакого позора в том, чтобы выжить!
Нет позора!
— На берег ступил кольцедробитель славой овеян. Себя он назвал победителем Хельги. Рассказывал громко всем, что боролся и как поборол, наземь обрушил йотуна сына, и жизнь его отнял верным ножом. Славу кричали ему храбрецы и громкую вису сложили. Лишь черная кошка, вплавь перебравшись на берег, щурилась хитро и в спину глядела.
Бездна, проглотившая дождь, вновь наполнялась туманом, пряча от глаз скалы и уступы.
Но Алекс знал — они есть.
— Домой отправился Космобородый, щит алый подняв над драккаром своим. И многих встречал он огнем и железом. И крови бессчетно волнам отдал. Смеялись крылатые дочери грома, свистели ветра и череп Имира багрянца был полон. И все говорили: вот хёвдинг, подобный делами героям, что мир сотрясали во славу богов. Лишь черная кошка хитро? улыбалась да в спину смотрела.
Здесь нет кошек, да и вообще ничего, кроме тумана, который крадется по следу Алекса. И Алекс слышит шаги.
Идут. Догоняют.
Торопят.
Алекс не станет бежать: опасно бегать над бездной.
— И вот Трюггассон сказал кошке так: чего ты желаешь? Готов был отдать и злато, каменья, людей, корабли, но кошке-то что до людского богатства? Мяукнула лишь и исчезла в ночи.
Мьёлльнир замолчал. И Алексу стало совсем жутко, прямо до слез. Всхлипывая, он карабкался, переползал со ступеньки на ступеньку, спеша преодолеть их как можно больше. Туман догонял.
— Дальше! — потребовал Алекс, останавливаясь. Всего на секунду, чтобы перевести дух. — Дальше что было?
— Он начал убивать кошек. И черных, и рыжих, и белых, всяких, которых встречал. Он ненавидел их столь же люто, сколь ненавидел данов и свеев. А потому резал, колол, топил и жег. Только одну, ту самую, которая пила из лужи кровь Хельги, так и не сумел поймать.
Туман тотчас вылепил десяток кошек. У них были нелепые раздутые головы и тоненькие лапки, которые разъезжались и разрывали тело надвое.
— Кошки ведь не было, так? — Алекс поднялся. — Не было никакой кошки?
— Не было, — согласился Мьёлльнир. — Кошки не было. А страх был. Страх…
— Я знаю: страх — убивает.
И то, что идет по следам Алекса, не слишком-то торопясь, потому что не сомневается: бежать некуда, оно тоже собирается убить.
Когда-нибудь потом.
А ступени закончились. Биврёст превратился в ленту, разноцветную, как рукоять старого ножа, который отец хранил в память о чем-то, а о чем — не говорил. И как на ноже, на мосту виднелись глубокие царапины. Некоторые плитки вывалились, и бездна лукаво поглядывала на Алекса снизу.