Во всех случаях интересы не ограничивались садами и клубами. Школьное и университетское образование знакомило с латинской и греческой классикой, а во время «большого тура» по Европе молодые люди получали представление об искусстве и покупали картины и слепки с классических скульптур. Путешествие обычно включало в себя посещение Рима, который, кажется, не слишком изменился со времен пап Ренессанса. Управление там «хуже некуда», писал один побывавший там англичанин. «Четверть населения — священники, еще одна четверть — статуи, а четверть — люди, которые ничего не делают».
Британским правителям, помимо их узкого класса, был доступен совет со стороны, и если они желали, то приглашали в качестве советников выдающихся интеллектуалов. Когда после Гренвиля в кресло первого министра уселся Рокингем, возможно он осознал собственные недостатки и догадался сделать своим личным секретарем блестящего молодого ирландца, юриста Эдмунда Берка. Лорд Шелберн взял на должность библиотекаря — и литературного компаньона — ученого Джозефа Пристли. Он пожаловал ему дом и пожизненное содержание. Генерал Генри Сеймур Конвей, член кабинета и будущий фельдмаршал, назначил своим заместителем политического философа Дэвида Юма и, по просьбе последнего, дал бывшему тогда в Англии Жан-Жаку Руссо пенсию в сто фунтов в год. Конвей и сам написал комедию, адаптировав французскую пьесу, и поставил ее в Друри-Лейн. Граф Дартмут, министр в правительстве своего сводного брата лорда Норта, был официальным покровителем школы для индейцев Элеэйзара Уилока; впоследствии это заведение превратилось в Дартмутский колледж. Граф позировал для восемнадцати портретов, включая один, написанный Ромни, и оказывал покровительство поэту Уильяму Кауперу, которому подыскал теплое местечко и спокойный дом, где бы тот мог укрыться во время приступов безумия.
При всех своих рафинированных вкусах верхушка правящего класса породила за этот период мало выдающихся умов. Доктор Джонсон объявил, что знает «только двух людей, значительно возвышающихся над средним уровнем» — Уильяма Питта и Эдмунда Берка, но их и нельзя было причислить к верхушке. Питт высказал субъективное мнение, что не знает мальчика, который «не был бы запуган на всю жизнь Итоном». Своим детям он дал домашнее образование. Общее состояние умов лучше понимал Уильям Мюррей — шотландский юрист и граф Мэнсфилд, будущий главный судья и лорд-канцлер. Он без большого успеха попытался направить своего племянника, будущего маркиза Рокингема, на изучение истории, риторики и классической литературы и написал ему, когда юноше исполнился 21 год: «Ты не можешь заинтересовать меня, пока ты занят глупостями, свойственными современной молодежи. Посмей стать умным, посмей и поразмысли». Вот такой была обстановка 1760–1780 годов, когда надо было посметь задуматься. Впрочем, не так ли все обстоит и в любое другое время?